Рубрики
ВЛАДИМИР БОНДАРЕНКО "В СТРАНЕ ОРАНЖЕВЫХ ОБЛАКОВ"
12 августа 2015 года
(Продолжение. Начало в номерах за 10, 24 июня, 1, 8, 22 июля и 5 августа).
Вот это, скажут, пастухи.
И что ж? Загнали. Ходим, посмеиваемся - хорошо спрятали, надежно. Так можно до вечера пасти, совсем на обед не ходить.
Так мы думали, а сложилось совсем по-иному: через минуту роща огласилась коровьим ревом. С криком взлетели в небо перепуганные вороны, затрещали сучья.
С изумлением и страхом глядели мы с Илькой друг на друга, а роща бурлила коровьим ревом. С выпученными, ошалелыми глазами коровы начали вымахивать наружу. Рты их были раскрыты, уши прижаты. Сделав один-другой круг по опушке, они снова врывались в рощу, с мычанием и треском проносились по ней и выскакивали на другом конце, еще более ошалелые и безумные.
- Держи их, Илька! - закричал я. - Разбегутся по степи, не соберем.
Некоторое время мы мужественно сдерживали напор прущего из дубравы обезумелого стада, хлопали кнутами, кидали палками, орали до хрипоты и икоты:
- Назад!.. Куда!..
Но когда я налетел на козла Яшку и кувыркнулся через него, все было кончено. Оцарапанный, липкий от пота, поднял я голову и едва не заплакал от обиды: коровы, победно задрав хвосты, летели по гребню сырта к стойлу на виду у всей Марьевки и еще трех деревень на два часа раньше, чем мы пригоняли с Петровичем.
Вот это пастухи!
Козел Яшка, высунувшись из дубравы, никак не мог понять, что случилось, я понимал не больше, и только Петрович вечером все объяснил:
- Эх ты, голова! Кто же в такую пору коров в рощу загоняет? В ней оводы в тени деревьев от жары прячутся, а вы им прямо в зубы: нате, ешьте, грызите наших коровенок, мы добрые. Наверх надо было поднимать, на ветерок... Илька, гляди, придумал?
Я честно признался:
- Я, Петрович. Удивить всех хотел. И Петрович надо мной посмеялся:
- Что ж, и удивил: никто еще так рано коров на моей памяти на обед не ставил.
На стойло мы пришли с Илькой через час после коров, гоня впереди себя козла. Яшку. Нюрка, покачивая выменем, шла позади нас сама. Илька вытирал подолом фуфайки красное разопревшее лицо и шмыгал носом:
- Вот это работенка!.. Никаких денег не надо.
Да, в оводную пору пастуху тяжело: спать приходится мало, а бегать много. Идешь вечером домой, ноги гудят, просят отдыха. Весь день только об одном и думаешь: поскорее бы добраться до кровати.
Но ведь нужно еще и маме по хозяйству помочь, и в клуб сходить хочется, гармошку послушать, а утром, чуть забрезжит рассвет, ты уже на ногах. Идешь по сонной улице, хлопаешь кнутом, покрикиваешь:
- Э-гей!
И дома через два опять:
- Э-гей!
Бабы выскакивают из дворов растрепанные, невыспавшиеся: велика ли летняя ночь - с птичий носок. Подоят поскорее корову, выпустят со двора и бегут дозаревывать. А которая не проснется вовремя, пронежится в постели, бежит потом со своей коровенкой за село догонять ушедшее стадо, хватается за сердце, охает, а лиловые шалфеи стоят у нее на пути, и роса брызжет с них на розовые икры крупно и бело.
Идешь ты за стадом, широко и ало восходит над тобой небо, красотища вокруг, а тебе и глядеть на нее не хочется, тебе хочется спать, аж глаза слипаются, а прилечь нельзя и даже присесть нельзя: кругом подоспели посевы. Проглядишь, случится потрава, и тебе же потом перед людьми стыдно будет: они вырастили, а ты испакостил. Идешь ты и думаешь: «Ладно, в обед долго на стойле стоять будем, отосплюсь».
И приходит обед. Ставишь ты коров у речки, лезешь в шалаш, падаешь на охапку сена и тут же засыпаешь... Но чуток сон пастуха, спит он и все слышит: голоса пришедших на дойку женщин, побрякивание ведер, даже слышит, как дышат коровы. Спокойно все, тихо, и вдруг крик:
- Бабы, Чернавка на луг пошла. Позовите Марковича.
Меня, значит. И чей-то жалеющий вздох:
- И поспать парнишке некогда.
Это тоже слышишь. Знаешь: бежать надо, а то потянутся за блудней Чернавкой остальные коровы и будет от председателя нагоняй, но сон такой сладкий, ну никак не оторваться, и только влетевший в шалаш голос заставляет вздрогнуть:
- Маркович, Чернавка на луг пошла.
И ты вскакиваешь. На четвереньках вылезаешь из шалаша. Хрипло, устрашающе орешь:
- Назад, Чернавка! - а глаза еще сомкнуты, и ты еще не видишь, где она, эта самая Чернавка, как далеко ушла она.
Сбегал, воротил блудню на стойло и снова лезешь в шалаш и тут же засыпаешь, а через минуту опять вскакиваешь: оводное время, не разлежишься.
Бабы прибегают на дойку с работы, стоят у речки, подзывают на разные голоса:
- Жданка!
- Милка!
- Звездочка!
А коровы будто и не слышат их. Забрели по брюхо в воду и дремлют себе, обмахиваются хвостами, пожевывают жвачку. И тогда зовут бабы меня:
- Павлик, Павлушка, да выгони ты ее, окаянную.
И приходится снимать штаны, лезть в воду. Лезешь, а лицо твое осыпают мошки и сосут комары.
- Вот это работенка! - ужасался Илька и качал одуревшей от недосыпания головой.
Да, в оводную пору пастуху нелегко, но до нее далеко еще, только еще сеем. Рожь зацветет через месяц, не раньше, барствуем пока с Петровичем.
Коровы улеглись на полатях возле озер, и это теперь часа на полтора. Из-за Гореловской рощи поднимается в небо дымок. Это на полевом стане тетка Лукерья готовит трактористам обед.
- Пойдем? - киваю я Петровичу.
- Можно, - говорит он и тянет на себя плащ.
Мы берем для вида сумочки с обедом и через рощу напрямую карабкаемся наверх. Когда нам случается пасти коров вблизи полевого стана, мы навещаем тетку Лукерью, помогаем ей: я дрова рублю, Петрович картошку чистит, и возле тетки Лукерьи мы всегда сыты. Без горячего все-таки плохо в степи.
Идет с нами и Пальма, возле тетки Лукерьи и она не остается голодной. Скоро ей уж, гляди, домой бежать: соски набухли и провисли до самой земли.
X
На полевой стан из Марьевки приехала на велосипеде заведующая нашей библиотекой Люба Аляева, привезла книги и свежие газеты. Два года назад Люба закончила школу. В институт не угодила, не прошла по конкурсу, но и в Марьевку не вернулась, устроилась в Чапаевске ученицей на швейную фабрику. Вася Изгарев, с которым они года два до этого делили любовь, запротестовал:
- Ишь чего удумала. Ты это брось. Нам самим в колхозе люди нужны, с войны вон сколько мужиков не вернулось... Завтра же увольняйся.
Десятый класс Люба заканчивала в Сосновке, и зимой по субботам Вася выезжал на лыжах за село встречать ее. Об этом все у нас в Марьевке знали. Люба подъезжала на лыжах свежая, румяная, и Вася спрашивал ее:
- Озябла?
- Сама нет, - говорила она. - Руки немного.
Руки у нее были теплыми, даже горячими, но ей было приятно, что Вася отогревает их в своих широких шершавых ладонях. Об этом тоже все знали у нас в Марьевке: Люба рассказала по секрету Тане Ташлинцевой, Таня - Гале Воробьевой, а Галя - всем.
В понедельник утром, перед уходом на работу, Вася провожал Любу за деревню. Шли они рядом, и клубилось в морозной тишине их дыхание. Они ничего не говорили друг другу на прощание, да и не прощались, просто Вася начинал понемногу отставать, отставать, наконец останавливался и, щурясь, долго смотрел, как она медленно уходит и тает в предрассветном тумане.
Так было.
И так могло бы быть, если бы Люба училась в институте, но раз она не прошла по конкурсу, то ни в каком Чапаевске ей делать нечего, пусть подает заявление, возвращается домой и устраивается на работу в колхозе.
- Приезжай немедленно, - потребовал Вася. И Люба приехала - на выходной в гости.
И снова по субботам осенью на велосипеде, а зимой на лыжах Вася выезжал по вечерам за Марьевку встречать Любу и всякий раз спрашивал:
- Совсем, что ль, приехала?
- До понедельника.
- Когда же совсем? У всех ребят любовь как любовь, а тут встретишься один раз и жди целую неделю... Зазябла?
- Сама нет, - говорила Люба. - Руки только немного.
И он старательно оттирал ее маленькие ладошки, грел их своим дыханием, хотя они были и без того теплыми, даже горячими.
Так было всю зиму.
А весной в прошлом году, перед тем как окончательно рухнуть дороге, не выдержал Вася, попросил у председателя лошадь и укатил в город.
Любы в общежитии не было, еще не вернулась с фабрики, но с минуты на минуту должна была подойти. Вася ждал. И когда девушки спросили:
- А кто вы ей будете? - хмуро обронил:
- Муж.
Сам не знает, зачем сказал так, а по общежитию тут же разнеслось:
- У Любы Аляевой, оказывается, есть муж. Он приехал за ней из деревни на лошади.
И потянулись девушки из других комнат в Любину поглядеть, какой он из себя, Любин муж.
Когда Люба появилась во дворе общежития, девушки встретили ее сообщением:
- Ой, Любка, за тобой муж приехал. Сидит у тебя в комнате, красный-красный и такой строгий - ну ни с кем не разговаривает.
Люба вихрем влетела в комнату:
- Вася?.. Зачем ты здесь?
Вася поднялся. Потный. Неуклюжий. Сказал хмуро:
- Что тут твое?.. Собирайся, домой поедем. Развезет дорогу, не прорвешься тогда. Да и председатель в другой раз лошадь не даст, скажет - сколько же можно гонять.
Люба стояла растерянная, терла виски ладонями:
- Как же так, Вася? Хоть бы написал, что ли, подготовил. Нельзя же так - сразу. Как же это так - вдруг?
И кто знает, чем бы все это кончилось, если бы не вступились за Васю девушки:
- Как это - нельзя? Собирайся. Он - там, ты - тут, дело разве это? Так и семью потерять недолго. Поженились, так живите, нечего людей смешить.
- Вот и я об этом говорю, - обрадовался Вася поддержке. - И так все смеются надо мной. У всех любовь как любовь, а тут только и делаю, что встречаю и провожаю.
Люба все еще стояла посреди комнаты, не зная, что делать, а уж девушки вытащили из-под кровати ее фанерный чемоданишко и укладывали в него ее платьишки.
В полночь Вася с Любой въехали в Марьевку. И только когда Люба увидела свет в окнах своего дома, она поняла вдруг, что произошло, и испугалась:
- Она же мне сейчас, мама! - Отца у Любы нет, погиб где-то при освобождении Польши. - Она же так радовалась, что я устроилась на фабрику и буду жить в городе.
- Тогда поедем прямо ко мне, - сказал Вася, поворачивая лошадь.
Но Люба вырвала у него из рук вожжи.
- Что ты! Тут и так теперь разговору не оберешься, а ты - к тебе.
- Тогда молчи. Пусть что хочет говорит мать, пусть даже по заду хлыстнет, а ты молчи. Я всегда так делаю, когда меня мать ругает... А завтра выходи на ферму, там как раз доярка нужна. С бригадиром я договорился, а первого мая поженимся.
- Но я же никогда не была дояркой, что если не справлюсь?
- Справишься. Свою корову доила и колхозную сумеешь, не велика мудрость.
Помогая Любе сойти с саней, Вася притянул ее к себе и несмело поцеловал в губы. Люба первый раз позволила ему поцеловать себя. Вася увидел, что она не загораживается от него, насмелился и поцеловал ее еще раз. Об этом тоже у нас в Марьевке знают все: Люба рассказала по секрету Тане Ташлинцевой, Таня - Гале Воробьевой, а Галя - всем.
Дояркой Люба работала недолго: летом освободилось место в библиотеке, и Любу взяли заведовать ею. С Васей они поженились, и у них уже есть дитенок, но Любу еще по-прежнему все зовут Аляевой, все еще не привыкли, что она Изгарева.
XI
Люба провела с трактористами беседу, рассказала о новостях района, повесила боевой листок, чтобы знали трактористы, кто сегодня впереди, и уехала на велосипеде домой. Ее оставляли обедать, но она отказалась:
- Дочку кормить надо.
Вместе с ней убежала и Пальма, а мы с Петровичем остались: не для того шли, чтобы уходить. Обедали за длинным дощатым столом, ели лапшу с мясом: у нас пока только трактористам готовят такие обеды, колхоз еще пока не окреп после войны, чтобы кормить так всех. Пять лет только без войны живем.
Рядом со мной сидел Калита, наш полевой объездчик. Я искоса поглядывал на него, посмеивался про себя: в степи хорошо, но если ты не сживешься с нею, не научишься понимать ее, тяжко тебе среди нее будет, не примет она тебя, тоской изведет, вон Калиту не приняла. Ох и помаялся же он, бедняга.
В прошлом году нанялся Калита пасти у нас в Карташовке овец. Калита с фронта вернулся с одной рукой, что ему еще делать, как не пасти? Самая работа по нему.
Шустрый он, Калита-то, веселый, шутить любит. Его серые глаза никогда не высыхают от смеха, так и табунятся вокруг него мужики с бабами. Но таким Калита был до выгона стада. Потом случилось так, что нам все лето не случалось встречаться: он пас по оврагам за Карташовкой, а мы - по сыртам да у Гореловской рощи. Встретились мы уже осенью на скошенном просяном поле.
Когда Калита просился в пастухи, то честно признался на собрании:
- Заработок нужен. Ну что я в сторожах-то получаю, а ить у меня дети, мне их кормить надо.
И его наняли. У Калиты трое ребятишек, жена приболела, в колхозе не может работать, по двору чуть управляется: постирать, сготовить, - а жить Калите с семьей чем-то надо же, в самом деле, что он там в сторожах-то получает, не старик семидесятилетний - замки-то караулить на амбарах. А пастухи зарабатывают побольше, пусть попасет Калита.
(Продолжение следует).
Комментарии (0)
Оставить комментарий
Фотогалерея
Доска объявлений
Интервью
- О здоровье, а также - доступности и качестве медицинской помощи
- Глава г. о. Чапаевск Д. В. Блынский: Развитие города зависит от роста населения
- СТАРАЕМСЯ, ЧТОБЫ УЧЕНИКАМ БЫЛО ИНТЕРЕСНО И КОМФОРТНО
- БЕЗОПАСНОСТЬ ЛЮДЕЙ - ОДИН ИЗ КОМПОНЕНТОВ КАЧЕСТВА ИХ ЖИЗНИ
- НАША СЛУЖБА И ОПАСНА, И ТРУДНА
- ИЗ БОКСА - В ТАНЦЫ!
- НА ПЕРЕДОВЫХ РУБЕЖАХ
- МАМОНТ ИЗ СЕМЬИ СЫРОМЯТНИКОВЫХ
- Все интервью