Рубрики
ВАЛЕНТИНА НЕВЕРОВА "БАБА НАСТЯ"
26 февраля 2014 года
(Продолжение. Начало в номерах за 12 и 19 февраля).
Крепко не любила баба Настя зятя. И была я однажды свидетелем крупного между ними разговора.
Зять сидел на завалинке, вытянув впереди себя негнущуюся хромую ногу. Курил. Ждал на прохладе, в тенечке, пока соберет баба Настя внучке Светке - его дочери - в Москву гостинцы. Светланка, как уже рассказала мне Анастасия Григорьевна, после восьмилетки уехала в столицу, поступила в училище и малярничала на стройках олимпийских объектов. Отец навещал ее обычно после Дорогомиловского рынка. Привозил домашнее. Вот и сейчас баба Настя закручивала, чтоб не пролились в дороге, банки с варенцом, завертывала в тряпицу печеные яйца, упаковывала туесок с первой клубникой со своего огорода.
И надо ж такому случиться, польстился на стоящие под окнами зятьевы малиновые «Жигули», надраенные, сверкающие молдингами, соседский пятилетний мальчонка. Подобрался он к ним незаметно и начал обхаживать вокруг, цепляясь восхищенно за все блестящие детали. Сразу зять его и не приметил. А когда увидел следы маленьких ладоней на натертой им до зеркального блеска дверце, заорал так, что мальчонка напустил от страху и неожиданности в штанишки, попробовал было бежать, да не смог, верно, опять-таки от ужаса перед возникшим на его пути грузным дядькой с палкой (зять, несмотря на хромоту, был проворен). И тогда мальчонка упал и закатился в таком крике, что одновременно выскочили на улицу и сама мать мальчонки, и баба Настя, решившие, что случилась с ребенком какая страшная беда.
Мать подхватила трясущимися руками сына и унесла в дом, мальчонка захлебывался протяжным испуганным воплем. А баба Настя, мгновенно сообразив, в чем дело, налетела на зятя.
- Ты, Витяй, никак совсем ополоумел через эту машину, - закричала она. - Да виданное ли дело, из-за паршивой железки дите до смерти пугать!
Зять вернулся на завалинку.
- Так они же вечно мне всю машину лапают, - принялся оправдываться он, раскуривая новую «беломорину», - ну пужнул малость, подумаешь, беда какая.
- Чья это машина? - подступилась тогда баба Настя. - Кто тебе ее покупал? На чье имя записана?
- Ну ваша, - нехотя признал зять, - так я попробуй, купи...
- А раз моя, то еще раз узнаю, что ты эдакое учинишь, - не унималась Анастасия Григорьевна, - лишу тебя доверенности. И вообще всего вас лишу. Ты, небось, знаю я твою натуру волчью, ждешь не дождешься, когда баба Настя помрет, добром ее воспользоваться. А я возьму, - баба Настя торжествующе закончила, - да и отпишу завещание в фонд мира. Вот тогда и попляшешь, зятек дорогой.
- Ваше право, - пробурчал недовольно зять, но спорить не стал.
А баба Настя долго еще не могла успокоиться. Первым делом, когда уехал зять, сходила она на огород, набрала еще миску клубники и пошла проведать соседского мальчугана. Вернувшись, баба Настя перекрестила с порога лоб и сообщила:
- Ну, слава Богу, обошлось... Но вот ведь изверг, - это уже относилось к зятю, - вот изверг рода человеческого! Веришь ли, кровная, за свое кого хочешь убьет, мать родную не пожалеет.
Она залилась вдруг мелким, кашляющим смехом, по привычке прикрывая ладошкой выеденные за долгий ее век зубы.
- А ловко я его насчет фонду поддела! Испужался, а вдруг и впрямь отпишу?
Баба Настя посмеялась еще, потом вдруг лицо ее стало серьезным. Она снова обратилась ко мне:
- А веришь ли, кровная, доведись до дела - и вправду бы все отдала. Мы вот тут, быват, соберемся с сестрами - двое их у меня, тоже своим домом живут. Сядем так по-бабьи, по-вдовьи в праздник и начнем рассуждать. У средней, что опосля меня идет, Пелагеи, муж в войну лег. У младшей нашей, Любаши, только годика два после фронту и пожил. Осколок в ем под сердцем сидел. А мой-то, Василий Игнатьич, руку под Калинином оставил, тоже, считай, не работник был. Да уж и мы тут навидались, напереживались... И как начнем мы вспоминать, как начнем... Ой, лихо-то! Вот и обговариваем тогда. Живем-то мы счас, слава Богу. Хозяйство у каждой, на книжке тыщи по три-четыре - не меньше. А вот приди кто и скажи, отдайте, мол, все, что у вас ни есть: и добро ваше, и скотину, и деньги, - тогда войны боле не будет. Веришь ли, кровная, отдадим, не пожалеем. Берите, скажем, - это мы так рассуждаем, - только чтобы без войны больше. Оставите крышу какую-никакую, баньку там али сараюшку, где от дождя и холода спасаться, а остальное все забирайте, если в этом такая нужда. Только обороните от войны. Это ж страсть-то какая людям!
И баба Настя принялась рассказывать, какая шла в их местах война. Рассказ ее лучше привести полностью, без изменений…
4
- Ой, страсть, кровная моя! Ой, счастье какое вам, послевоенникам, выпало, что такого не переживали! Ты вот прикинь. Туда немец шел, на Москву, мимо нас ведь не обойдешь. А тут речка, горушки, лес на нашей стороне. Ребятишки-то наши, бойцы Красной Армии, нарыли окопов, храни их Бог. И на нашем огороде щель выкопали, чтоб и нам было где спасаться. Изба-то тогда наша в другом месте стояла. В аккурат где сейчас магазин, напротив церквы то есть. И как начали с той стороны палить из пушек. Первым делом полдеревни сожгли, да под самый корень разрушили. И нашу тоже. Утихло маненько, вылезли мы с Зинкой, она малая была - десятый годок, да и побегли вдоль деревни к сестре моей Ксении. У нее-то домок вот тут, где сейчас у меня, стоял, его немец снарядом не тронул. Бежим вдоль села, а все горит, печные трубы только торчат, убитые солдаты лежат и кой-где наши, деревенские, кто, значит, не уберегся. Батюшки, думаю, да это ж светопреставление какое-то. Да разве ж нормальный человек такое переживет! А бойцы наши бегут к церкви, там еще обочь и амбары стояли каменные, господские еще. Потому у них у храма Благовещенья-то оборона главная была.
Мать, мне кричат, хоронись скорее, сейчас опять начнется. И верно - началось. Немец танками попер - нечто удержишь? У ребят-то наших гранаты да винтовки больше, и бутылки еще зажигательные. Так они с этими бутылками под самые танки ползли. Во где страх-то!
Три дня немец наши Загорки воевал. Но сила его была, отошли ребята в лес. А мы остались.
Ничего не скажу, поначалу вежливые были. Скотину, какая оставалась, забрали. Ксюху, мою сестру, чуть не убили. У нее дети-то малые совсем были, девчонке младшенькой и вовсе годик еще не сравнялся. Она и вскинулась, когда корову со двора повели. Да ничего, обошлось - вдарили разок прикладом, Ксенья и затихла. Оклемалась к вечеру, плачет - это что ж, Настенька, сестричка моя дорогая, деется... Война, говорю, Ксюша, ты терпи. Не ты одна бедуешь, у всех теперича так, кто под ворога попал.
Ну стали мы под немцем жить. В Ксениной-то избе - она большая, пятистенка - немецкие офицеры на постой стали. Нас-то хотели в сараюшку выгнать, да я не дала. Пала, грешная, в ноги и давай молить. Не гоните, господа хорошие, ноябрь на дворе, дети у нас замерзнут... Ну был там один, по-нашему говорил. Вот он покудахтал со своими, потом ко мне обращается:
- Ладно, русская мать, - говорит, - оставайся. Детей ваших мы жалеем. Германии работники нужны.
Отвели нам боковушку за печкой. Детям и нам тоже разрешили на печи спать. Вот и стали мы бедовать. Ходишь по родной своей земелюшке и тени своей боишься. Это ж надо же! А потом и вовсе иное случилось. Привели в избу нашего. Молоденький совсем парнишечка, мальчонка совсем, лет восемнадцать, не более. В ватничке. Раздели его. А у него под одеждой-то - солдатское исподнее. Батюшки-святы! Начали они мальчонку пытать: кто да откуда.
А он молчит, сердешный, то ли со страху, то ли говорить не хочет. Ну побили его маленько, а потом видят ничего не добьются, и слышу, приказывают - иди, мол. А куда идти? Знамо дело, выведут на двор да и стрельнут. Что тут на меня нашло - до сей поры не ведаю. Словно толкнул кто. Кинулась я из-за печи и опять в ноги к офицеру тому, что по-русски понимал. Не троньте, кричу - сын это мой родной. Саней звать... - имя-то он назвал, слышала. Буду, кричу, век за вас Бога молить, отдайте дите, кровиночку мою. И так убиваюсь, что немца, видно, сомнение взяло.
- Неправду ты говоришь, мать, - это он мне. - Откуда здесь сыну твоему взяться? Да и молода ты для такого сына...
Как же, кричу дальше, молода? Сорок три уж сравнялось. А Саня - первенький мой, самый жданный... Гляжу - и солдатик стоит, трясется, белый весь, слезинки катаются и «мама» шепчет.
Бросилась я к нему. Обнимаю, целую, к себе прижимаю, а сама в ухо шепчу: Настей меня зовут, Анастасией Григорьевной. И фамилия наша Моховы...
Оторвалась от него и снова к офицеру. Вот, объясняю, и родимое пятнышко у него на шее. Примета моя...
Тут офицер велел Зинушку из-за печи выволочь.
- Твой брат? - спрашивает.
А Зинка молчит, глаза таращит. Ну, думаю, пропала я. Нечто дите сообразит, что ответить? Офицер смеется:
- Что, мать, - ко мне обращается, - дочка твоя брата родного не узнает?
А я и сказать что не знаю. Держусь за паренька, плачу и свое твержу - сын! В дверях Ксюха ревет, за ней дети принялись. И тут, не поверишь, кровная, с Зинки моей столбняк сошел и ровно осенило ее, малолетку. Подбежала она ко мне, за юбку схватилась, заплакала. Потом отворачивается от меня к офицеру и шепчет: «Дяденька, не убивайте! Мама правду сказала». Здесь я вступила, скажи, говорю, доченька. Ведь это братик твой, Саша? Не бойся, скажи... Зинушка, золотая моя, кивнула и опять плакать...
Офицер поверил. Вроде дите врать не будет.
- Забирай, - говорит он мне, - мать, сына. Благодари офицеров Германии. И больше его воевать с нами не пускай.
Увели мы парнишечку к себе за печь. А у него к ночи лихоманка открылась - воспаление легких. Может, от холоду - декабрь морозный был, а ватничек драненький, одно название. А может, от волнения пережитого. Ну месяц я его выхаживала, сына названного. Из окружения он выходил, по лесам скитался. Это мне, когда полегчало, признался. Сам подмосковный, деревни Воробьево житель. Видя, как я за ним ухаживаю, как страдаю по нем, немцы до конца поверили, что сын он мне. А после и наши пришли.
Вот, кровная, какая была у нас история... А мальчонка-то этот, Саня, приезжал. Со своей матерью после войны уже наведался. Мне бабы наши и говорят: «Глянь-ко, Настя, а вы с его маткой и впрямь на одно лицо!».
Ну одно не одно, а оказалось и вправду схожи. Вот как бывает, кровинка моя.
5
Наступал конец июня - пора сенокоса в этих местах. Баба Настя волновалась. Обещали к ней на выходные дни приехать косцы - из Москвы дальняя какая-то родня.
- Тянет их, видать, земелюшка-то, - объясняла баба Настя. - Сами приезжают, доброй волей, и летошний год приезжали и в позапрошлом. И на нынешний укос грозились. Я им только все, что надобно, приготовлю - косы у деда Семена поправлю, водочки припасу, еды наварю. А там уж они сами. С вечеру заедут и до свету на покос идут. Нынче хорошо стало. Колхоз для частной скотины у Протвы траву выделяет. Косилкой ее там все равно не взять - склон крутой больно. Вот мы и пользуемся. Только б подоспели во время, а то Зинке одной со своим хромым не справиться. Может, и Светочка с ними подъедет.
Надежды бабы Насти оправдались полностью. В пятницу подъехали московские гости - двое мужчин предпенсионного возраста и с ними парень, сын одного из них. Несмотря на припасенное бабой Настей, в рюкзаке у них что-то булькало и позванивало. Но пить вечером не стали. На косьбу голова ясная должна быть. Вот сделают дело, тогда пожалуйста!
Переоделись московские гости в синие тренировочные костюмы, обтянувшие животики у старших, захватили полотенчики и рванули на речку - окунуться с дороги.
- Соскучились, сердешные, по вольной водичке, - вздохнула жалеючи им вслед баба Настя. - Что в городе-то? Пыль да камень...
- В Москве тоже река есть, - возразила я.
- Да то нечто река, - отмахнулась баба Настя, - мазут в ней один и прочая гадость. А у нас-то, видала, чай, каждую травинку видать на донышке, каждый камушек разглядишь!
Протва... Тихая речка моего детства! На самом деле чистоты необыкновенной и красоты. Берет она свое начало где-то по соседству с Москвой-рекой, течет потом по Валдайской возвышенности, кружит меж исконных среднерусских берегов, собирая по пути родниковые лесные ручейки, и свежа, прозрачна, как роса по утру. Водится в ней не только какая мелкая рыбешка - пескари, окуньки, плотвички, но и таится в ожидании добычи под крутым бережком, в омутке, метровая щука, ходит и трется по камушкам, а то и всплескивает с шумом, ловя над поверхностью тихо текущей Протвы танцующую стрекозу жерех, величиной в полный размах рук бывалого рыбака... Не только моторные, но и весельные лодки на Протве как-то не привились. Туристы забираются в верховья на байдарках, а местные рыбаки обходятся надувными, да и то редко, предпочитая рыбачить с берега. Негромкая речка Протва, невидная. Но только около нее ощущаю я себя дома. Нет, не вытравила этого чувства родства суматошная столица и из наезжающих к бабе Насте на сенокос москвичей, чьи деды и прадеды покоятся на заросшем сиренью и черемухой старом погосте.
(Продолжение следует).
Комментарии (0)
Оставить комментарий
Фотогалерея
Доска объявлений
Интервью
- О здоровье, а также - доступности и качестве медицинской помощи
- Глава г. о. Чапаевск Д. В. Блынский: Развитие города зависит от роста населения
- СТАРАЕМСЯ, ЧТОБЫ УЧЕНИКАМ БЫЛО ИНТЕРЕСНО И КОМФОРТНО
- БЕЗОПАСНОСТЬ ЛЮДЕЙ - ОДИН ИЗ КОМПОНЕНТОВ КАЧЕСТВА ИХ ЖИЗНИ
- НАША СЛУЖБА И ОПАСНА, И ТРУДНА
- ИЗ БОКСА - В ТАНЦЫ!
- НА ПЕРЕДОВЫХ РУБЕЖАХ
- МАМОНТ ИЗ СЕМЬИ СЫРОМЯТНИКОВЫХ
- Все интервью