Рубрики
ВАЛЕНТИНА НЕВЕРОВА "БАБА НАСТЯ"
19 февраля 2014 года
(Продолжение. Начало в номере за 12 февраля).
Я поздоровалась. Мне ответили. И опять воцарилось молчание. Признаться, я не знала, как мне подступиться со своим делом. Спросить вдруг ни с того, ни с сего, а сдает ли кто у вас тут угол на лето - было как-то неловко. И чтобы оглядеться, прошла я за еще один, разделявший магазин на две половины прилавок, за которым громоздились на полках тазы и кастрюли, висели на вешалках платья, плащи и кофты, россыпью лежала всякая мелочь: нитки, мотки кружев, наборы пуговиц, расчески и так далее. Выждав паузу и убедившись, что я погрузилась в изучение ассортимента на половине промышленных товаров, женщины возобновили разговор. Судя по обрывкам фраз, долетавших до меня, речь шла о чьем-то незадачливом муже, которого обнаружила жена в полночный час у какой-то Зинки.
- Ну и что теперь Татьяна делать собирается? - поинтересовалась продавщица. - Разводиться что ль?
- Какой разводиться! - ответствовала покупательница постарше, как выяснилось, мать этой самой горемычной Татьяны.
- У них младшему-то, Ванюшке, второй годик только пошел. Ну сейчас, понятное дело, детей забрала, ко мне прибежала. Надо ж мужика поучить. Я ей говорю: «Тань, ну кому ты нужна с двумя дитями?». А мужик, он, известное дело - кобель. Выпил и полез к кому нипопадя. Зачем только, говорю, тебе, дура, понадобилось к Зинке этой ходить? Себя нервировать. Ну побегал бы он к ней да и отстал сам собой. Подумаешь делов!
- Она, Зинке-то, рыло не покарябала? - проявила свой интерес вторая женщина, помоложе.
- Да нет, словами поцапались. Больно надо еще руки об эту чувырлу пачкать.
- И чего мужикам не живется спокойно! - вздохнула продавщица.
- Да кто ж их знает? Видать, порода такая...
На этом месте я сочла возможным прервать их беседу, поскольку наступила в ней пауза. Каждая из ее участниц обдумывала, видимо, изначальную подлость мужицкого рода. Приблизившись к ним, я изложила суть своей просьбы. Женщины засуетились с облегчением, и догадка моя, которая явилась мне, пока разглядывала товары, подвернулась.
- Ишь ты, а я уж прикидывала, не ревизор ли ты, девонька, - выдохнула продавщица, отрывая торс от прилавка.
- И-и, кровная, сейчас у нас сезон. Своих дачников понаехало - у каждого, почитай, в Москве родственники и в лето все сюда, как ошпаренные из городу бегут...
- Разве что к бабе Насте направить? - задумчиво спросила мать, переживавшая семейную драму неизвестной мне Татьяны.
- А что, баба Настя примет, - поддержала продавщица.
- Да к ней внучка Светка должна приехать, - возразила третья.
- Светка раньше яблочного спаса не явится, - отмахнулась та, что постарше. - А тебе надолго ль пожить? - повернулась ко мне.
- С месяц, не больше.
- На месяц, пожалуй, возьмет.
- Да не пускает она дачников, - не унималась ее товарка, - зачем ей? Она молоком живет...
- Ну попытать-то можно. Вдруг да пустит?! Баба Настя сама, чай, знаешь, безотказная!
- Это уж точно, - согласились разом и продавщица, и та, что помоложе.
- Ты вот что, кровная, - принялась объяснять мне Татьянина мать, - ступай счас, как выйдешь, oт магазина налево.
Поднимешься в горку-то, и иди себе прям до самого конца села. А там наискось от колонки, на другой стороне, предпоследний дом - это как раз ее и будет. Зайди, поинтересуйся, Бог знает, глянешься ей, так и примет…
- А она к Михаилу, на кладбище, не убегла? - вставила опять вопрос скептически настроенная ее подруга.
- Да не должна еще вроде. Ну а в крайнем разе и обождешь, - заключила основная моя собеседница.
Я поблагодарила за совет, попрощалась и вышла, спиной чувствуя, как наблюдают за мной загоркинские жительницы.
Село оказалось длинным. С полчаса, наверное, шла я вдоль домов, укрытых от сторонних глаз палисадами с густо разросшейся сиренью. Наконец показалась околица. И там, на противоположной стороне, - дом, похожий на нужный мне. Отличительной его чертой было то, что стоял он к дороге боком, не как все. Три окошка его смотрели на соседний двор. А два боковых, прорубленных несимметрично, далеко друг от друга, выходили на дорогу. Дом был далеко не новый, но еще крепкий, под хорошей железной крышей. Крылечко в две ступеньки вело в застекленную верандочку. Я толкнулась в дверь - она оказалась не запертой, шагнула затем в сени - дверь туда и вовсе стояла настежь, и очутилась у последней, тяжелой, обитой для тепла вытертым дерматином, из-под которого выглядывали кое-где клочки серой ваты, двери.
Стукнулась в нее - никто не отозвался. Еще раз, погромче - тот же результат. Тогда, надавив ее легонько (дверь подалась сразу, плавно, без скрипа пошла внутрь избы) и шагнув в проем, я оказалась в очень небольшой, отделенной от чистой половины дощатой, оклеенной белой бумагой перегородкой, кухонке. По левую руку от двери дышала теплом, хотя июнь выдался жаркий и на улице уже начинался зной, русская печь, а по правую красовалось пестрой занавесочкой одно из несимметричных боковых окошек. Под ним, чуть на угол, притулилась газовая двухконфорочная плита, с другой стороны был приткнут к перегородке кухонный столик, на котором в беспорядке была составлена недавно вымытая, влажная еще посуда. А прямо напротив чуть колыхались на сквозняке такие же, как и на окне, пестрые занавеси, прикрывавшие проход в комнату.
- Эй, есть кто-нибудь? - крикнула я растерянно, почувствовав неловкость от того, что ворвалась в дом без приглашения.
Никто не отозвался. Тогда постояла я на пороге, раздумывая, что же теперь делать: то ли идти дальше, то ли вернуться и подождать у избы. В это время где-то у меня за спиной стукнула какая-то дверь, видимо, та, что вела из сеней к скотине, и я услышала:
- Проходи, девонька. Что ж на пороге топтаться. Иди в избу, я сейчас.
Голос был свежий, певучий и не показался мне старческим. Оглянувшись на него, я увидела в глубине сеней невысокого роста женщину. Она стянула с себя какую-то затрапезу: не то кофту, не то куртку, повесила ее на гвоздь рядом с умывальником. Заширкала носиком его, споласкивая руки. Мне она улыбалась, показывая глазами, чтобы проходила я, не ожидая ее, в дом.
- Здравствуйте, Анастасия... - я запнулась, подосадовав, что не поинтересовалась в магазине отчеством хозяйки.
- Здравствуй, коли не шутишь, здравствуй... А кличут меня бабой Настей. Ну если уважение оказать хочешь, то по батюшке всю жизнь была Григорьевна.
- Анастасия Григорьевна, просьба у меня к вам, - начала я, когда прошли мы в дом и усадила меня баба Настя к длинному, вытянутому вдоль трех фасадных окон столу.
- Слушаю, - баба Настя наклонила голову, выражая готовность узнать, что привело меня к ней в дом.
- А просьба такая. Нельзя ли пожить у вас немного на квартире?
Баба Настя помолчала, окидывая взглядом свою просторную чистую половину. Здесь, кроме стола, по обеим сторонам его - две кровати, застеленные лоскутными одеялами и с грудой подушек на каждой. От железной печурки под потолком тянулась труба к дымоходу русской печи. Отражалось солнце в старом мутном зеркале пузатого шкафа. Да возвышался в углу темный, крытый ветошью сундук.
- Отчего ж нельзя? Пожить можно, коли надо. Да что ж ко мне? Я и не сдаю квартиру-то никогда.
- Да вот, сказали, что у всех уже занято. А вы одна живете…
- Да уж, привел Господь. Что ж мне делать-то с тобой, кровная? - баба Настя опять помолчала. - Аль пустить?
- Я вас не стесню, Анастасия Григорьевна, - заторопилась я начать уверять ее в том, что постараюсь не доставить ей хлопот. - Днем мне и в город надо будет, и на речку, и в лес...
- А ты откуда будешь-то? - поинтересовалась баба Настя.
- Я назвала.
- Далеко... - покачала с удивлением головой, услышав название средневолжского большого города.
- Да тут места мне родные. Дедушка с бабушкой похоронены и еще одна бабушка. А остановиться негде. У дяди - тесно, детей двое...
- Да уж, с дитями какой отдых! - протянула со знанием дела баба Настя, улыбнулась ласково и спросила. - А тянет, значит, в родные, - это слово произнесла она с ударением на первом слоге, - края-то?
Я кивнула.
- Это хорошо. Это тебе, девонька, кровь велит приехать пожить тут, - убежденно сказала баба Настя и добавила, заключая, - в таком деле - грех тебе не помочь. Живи, родимая! - И что-то в ее речи было торжественное, важное прежде всего для нее в понимании ею, бабой Настей, порядка в жизни, что не позволило мне сразу заговорить о цене, о плате за квартиру.
А когда дня через два-три завела я об этом разговор, баба Настя, уже державшаяся со мной по-свойски, будто знала меня сто лет, рассердилась:
- И думать о том забудь. Я ж те сразу объяснила, квартиру не сдаю. А пустила тебя - так просто. Мне ты - не помеха, наоборот, вроде как веселей вдвоем.
- Спасибо, Анастасия Григорьевна, но... право, не знаю... неловко как-то... - я путалась в словах, не зная, как объяснить, что не вижу ничего плохого в том, если возьмет за жилье десятку-другую.
- Ох, и непонятная ты девка! - с досадой оборвала меня тогда баба Настя. - Только по молодости твоей тебе и не взыскиваю. Пойми ты, кровная моя, деньги они какие должны быть? За труды. Потрудишься - получай. А тут какой труд? На койку пустую пустила... Ну простыни потом за собой простирнешь, мне, старухе, тяжело, - и вся недолга. А так, ежели разобраться, я тебе спасибо должна говорить.
- Это за что же? - уж совсем удивилась я такому обороту.
- А за то, что дело мне дала доброе сделать. Я старая уж, на восьмом десятке. Мне скоро в землю сыру уходить. А с чем я туда пойду? Грехов-то хватает... А спросится с меня, что хорошего я на этом свете исделала? Что отвечу? А-а... А дать человеку кров, голодного покормить - то дело Божье. За то, может, какой грех с меня и сымется. Так-то, девонька. Так что не беспокойся, живи, кровная, сколь тебе надобно, коли тебя бог ко мне послал.
Строго взыскивала с себя баба Настя. Живя рядом с ней, слушая ее рассказы о прожитом, знакомясь с мнением других о ней, тех, на виду у которых прошла вся ее жизнь, все больше убеждалась я, что, если и вправду там, за гробовой доской, будет держать баба Настя ответ о том, как жила, вряд ли придет в голову Богу обвинить ее в чем-либо.
3
Жизнь наша с бабой Настей протекала размеренно, без суеты. Все раз и навсегда было определено в доме у бабы Насти одним порядком. Ведение хозяйства, которое по летам бабы Насти было немалое: корова, пяток овец, два поросенка, десятка три кур да еще цыплята под клетью с наседкой - это из живности. Прибавить к этому следует огород у дома и участок под картошкой в поле. Обиходить все это уходил день. Баба Настя, как уже было сказано, вставала с рассветом. Доила, кормила и выгоняла в стадо Дочку с овцами, задавала корм поросятам и птице, потом ложилась, задремывала еще часа на четыре - зоревала, как это у нее называлось, и снова принималась за работу. Полола грядки в огороде или шла окучивать картошку, проходилась косой по обочинам вдоль дороги близ дома. Раза два в неделю топила печь. Томила в ней на углях молоко и особым образом заквашенную простоквашу - варенец.
Дочка, видимо, была удойная, потому что хватало бабе Насте молока и на сметану с творогом, и самой на пропитание, и на продажу. Три раза в неделю: утром, в обед и вечером гремели под окном бидонами дачники. Молоко баба Настя соглашалась отдавать тем, у кого были дети. Продавала, в сравнении с рыночной ценой, задешево, как и в магазине - по тридцать копеек за литр, налитая до краев трехлитровая банка шла по рублю.
- Барыш мне ни к чему, - говорила баба Настя, когда соседки, державшие коров, упрекали ее за то, что сбивает цену. - Вы устраивайтесь, как знаете, а мне на мой век и того, что беру, хватит. Вот и зятек мой, Витька, - объясняла уже мне, - приехал как-то, и давай высказываться, вот, мол, мамаша в убыток вы себя вводите, за настоящее-то молоко, от живой коровы, на базаре самое меньше, по семьдесят копеек просят, а в городе - и вовсе по рублю за литр. Послушала я его и отвечаю, ты, говорю, Витяй, через жадность свою погибнешь. Тебя и так уже Бог за то наказал, обезножил - хромой он, от чего уж, не скажу, не знаю... Но до тебя мне дела нет. Почем ты там по весне картоху в Москву повезешь - твое право, а ко мне не мешайся. Прожила век своим умом и доживу как-нибудь без твово совету…
Рассказывая о зяте Витьке, баба Настя белела лицом, поминала Бога и часто крестилась.
- Ух и жаднючий зятек у меня, - жаловалась она. - Зинку, дочку мою, вконец ухайдакал. Бабе только пятьдесят сравнялось, а старухой уже глядится. А все через то, что на работе свое отмантулит (поваром-то в столовке, прикинь-ка, легко ли), домой придет и опять впрягается. Там ведь тоже хоть из скотины только поросенок с курами, а и огород пятнадцать соток, и картошка в поле. Сам-то Витяй не больно расстарается, он, вишь, инвалид, ему нельзя. Он, инвалид-то, на машину сел и покатил в Москву, с редиской аль - и вовсе смех -укропом, на Дорогомиловку. А Зинка, не инвалидка, паши...
(Продолжение следует).
Комментарии (0)
Оставить комментарий
Фотогалерея
Доска объявлений
Интервью
- О здоровье, а также - доступности и качестве медицинской помощи
- Глава г. о. Чапаевск Д. В. Блынский: Развитие города зависит от роста населения
- СТАРАЕМСЯ, ЧТОБЫ УЧЕНИКАМ БЫЛО ИНТЕРЕСНО И КОМФОРТНО
- БЕЗОПАСНОСТЬ ЛЮДЕЙ - ОДИН ИЗ КОМПОНЕНТОВ КАЧЕСТВА ИХ ЖИЗНИ
- НАША СЛУЖБА И ОПАСНА, И ТРУДНА
- ИЗ БОКСА - В ТАНЦЫ!
- НА ПЕРЕДОВЫХ РУБЕЖАХ
- МАМОНТ ИЗ СЕМЬИ СЫРОМЯТНИКОВЫХ
- Все интервью