Рубрики
ВАЛЕНТИНА НЕВЕРОВА "БАБА НАСТЯ"
12 марта 2014 года
(Продолжение. Начало в номерах за 12, 19, 26 февраля и 5 марта).
Баба Настя оправила на плечах платок, скользнула взглядом в прозрачную темноту июньского вечера. И так, глядя прямо перед собой, вызывая в памяти картины давно прожитого, принялась рассказывать, надеясь, видимо, что при постороннем человеке внучка постесняется оборвать ее, бабу Настю, и она успеет сделать то, что было очень важно и нужно для нее: передаст дочери своей дочери ниточку знания о прошлом родового ее корня.
Это был второй рассказ бабы Насти, который захотелось мне передать полностью, каким я услышала и запомнила.
6
...Осиротели мы, когда шел мне всего десятый годок, сеструхам было и того меньше, а два брательника - они после оба в войну легли - в городе уже были, в заводских учениках. Отец наш, не суди его строго, Господи, и при матери выпивать не дурак был, а как маманю схоронили, и того пуще - считай, ни дня трезвым не видели. Ну на селе его жалели. С горя, мол, Григорий тоску заливает. А ему того и надо, чтоб оправдание было. Вот мы и блукали целый день сами по себе.
Приноровилась я сама печь топить, чугунок картошки уварю, молока стоплю - тем и жили с сестренками малыми.
Папаня ночь-за полночь заявится. Ежели в уме еще держится - сунет мне на троих пряник какой-никакой, видимо, передаст кто сиротам. Он у него, пока в кармане таскал, обтает весь, табачины к нему прилипнут, мусор всякий. А отец - дели, Настюшка, поровну, ты старшая, ты у меня умница. А сам к столу сядет, на карточку мамину - на стенке у нас висела, отец с матерью после венца в город съездили, снялись, - глянет, голову на руки уронит и слезы пьяные по щекам растирает. Причитает: на кого ж ты меня, Прасковьюшка, оставила, на кого детушек своих покинула… И того не помнит, что сам, можно сказать, маму в могилу свел. Бил ее боем смертным и все норовил в живот сапогом достать. Вот мама-то и не разродилась, запеклось, видать, у нее все внутрях, потому и померла вместе с ребеночком, что никак выйти из нее не мог. А то придет отец, себя не помнит. Тогда сразу валится: на пол - так на пол, на сундук - так на сундук, - и сидит так до свету. А храпел, булькало и гукало у него в дыхалке так, что нас, девчонок, страх брал.
Потом папаша корову со двора свел - пить-то на что-то надо. Совсем худо нам стало. Начала я по родне сестер водить. Придем все втроем, сядем в уголку в избе. Тетке вроде и прогнать нас, сирот, грешно, и кусок дать - своих обделить. Ну все-таки чего-ничего сунет, а то чугунок со щами постными достанет, миску нальет, хлеба по краюшке отрежет. Пока едим - не глядит на нас, отворачивается, а потом скажет: «Ладно, деточки, идите, играйте...».
А в зиму, вторую после маминой смерти, отец замерз. Прибрал, стало быть, его Христос. Шел от свояка, поросенка там к Рождеству резали, вызвался подсобить, там, конечно, выпили крепко, вот он домой через все Загорки вертался, сил, видать, дойти не хватило, прилег и заснул вечным сном. Нашли его на следующий день - в декабре светлеет поздно - как камень заледенелого, а за пазухой в тряпице тоже каменная - печенка свиная. Нам нес, наградили его за помощь. Вот ведь как в детстве-то у меня вышло, кровные мои. Правда, после отцовой-то смерти легче нам стало. Сестер тетки разобрали, а меня соседка в няньки взяла. Свекровь это моя будущая оказалась. Когда я у нее младших-то обихаживала, Миша в армии срочную служил. Кажись, в Туркестане басмачей усмирял. Вернулся - я как раз в самую пору входить начала. Шестнадцатый годок шел. А была я, надо сказать, девица из себя ладная. Коса, с руку толщины, темная. Глаза - серые, большие. Грудь высокая. Вот Миша и стал на меня засматриваться. Сядет, бывалочи, завтракать или обедать, пока ложку ко рту несет, и раз, и другой на меня глянет... Матери его это, само собой, не понравилось. У нее на примете для Миши другая невеста была из хорошего дома, с приданым. А тут голь перекатная, сирота горемычная. Вот она мне, как сравнялось шестнадцать, и говорит. Вызвала специально, когда в избе никого не было, достала из сундука отрез ситцу кумачового в синий горошек и мне: «Спасибо тебе, Настя, за работу, за пригляд за оравой моей, да только настал нам час расставаться. У меня жених в доме, и ты заневестилась, неприлично вам неродным рядом жить. Что люди скажут? Так что ступай с Богом. А будет какая нужда - обращайся. Всегда помогу, чем в моих силах!
Вернулась я в родительскую избушку. Расколотила окошки. Рамы, где стекла повыбились, фанеркой забрала. И стала жить. А месяца через два Миша ко мне пришел. Матери, говорит, ты не люба, что бедная, а мне по сердцу, давай, выходи за меня. Мы - молодые, сами все наживем.
Сама-то я воспротивилась, не могу вроде без благословения его матери. А он мне говорит: ее благословения не нужно, я комсомолец, в церкви венчаться все равно не могу, распишемся в сельсовете. Я - в слезы. Уж как он мне ни мил был, сильный да ласковый, а только я в Бога верила, страшно казалось не венчанной-то замуж идти да еще против родительской воли. Но Миша на своем настоял. Если любишь, сказал, все хорошо у нас будет, а нет, то о чем разговор?
Ну, короче, сошлись мы, записались в совете, а в церковь не пошли. Мать-то Мишина по всем Загоркам меня славила - и проституткой называла, и колдуньей, что приворожила, мол, я сына ее старшего. Так меня полоскала, что по селу нельзя было пройти. Мы уж с Мишей стали подумывать, а не завербоваться ли куда-нибудь нам подальше. Тогда стройки кругом начинались - уехать проще простого было, тем более что детей по первам я не зачинала. Свекровка-то меня и за это костерила. Вот, говорила, Бог ее наказывает, не дает в ее чреве семени завязаться.
Не знаю, как бы мы были, да приструнил Мишину мать никто другой, как батюшка наш. Умнющий он был человек, царство небесное. Власть новую поддерживал, с богатеями не знался. Да все одно не уберег церкву святую. В аккурат перед самой войной закрыли у нас храм Божий, а его самого в город увезли, с тем и сгинул. Но это уже после было, а тогда отозвал он ее и меня после заутрени, вывел в садик, что при церкви рос, и сказал такую речь: «Ты, Андреевна, на сноху не лайся, не гневи Господа нашего, Иисуса Христа. Какой бы ни была, он тебе ее дал, чтобы род твой она продолжала. Ибо сказано в писании, муж да прилепится к жене своей. Что они не венчаны - опять же Бог им судья, а не мы с тобой. По закону государственному они муж и жена. Христос же велел закон чтить и воздавать ему, как положено, ибо все законы человеческие от Бога. Так что ты со снохи заклятье свое сними. Пусть рожает она во славу Божью. И будет тебе за это от Бога прощение гордыне твоей». Потом повернулся ко мне батюшка и сказал: «Ты, хоть супруг твой и не верующий, Бога не забываешь. Потому и радуется сердце мое, на тебя глядючи. На свекровь свою зла тоже не держи. Она - мать супругу твоему и детям твоим будет взаместо матери, случись что с тобой. Жизнь человека коротка и сколь ее отмеряно каждому - одному творцу нашему ведомо. Потому жить вам следует в любви и согласии. Помиритесь же, рабы Божьи, восславьте Господа нашего и живите в ладу. Ты, Анастасия, свекровь уважай, а ты, Антонина Андреевна, невестку-сироту жалей».
Сказал так батюшка, заплакали мы обе. Обнялись потом на его глазах, поцеловала я свекрови руку. А она меня к груди прижала. И батюшка, глядя на нас, умилился, тож слезу смахнул и напоследок добавил: «Жду вас теперь младенца крестить!».
И вышло по его. Понесла я с той весны, ходила легко, родила без натуги, вот мать твою, Светлана, Зинаиду. И был это, пожалуй что, единственный радостный год в моей жизнюшке...
7
Баба Настя закончила свой рассказ и ждала теперь нашего слова. Конечно, дорого ей было услышать, что скажет внучка. Она даже повернулась в ее сторону и сквозь совсем павшую на землю темноту пыталась разглядеть на лице у Светланы отражение впечатлений.
Внучка не отвечала. И тогда баба Настя приблизила лицо к ней вплотную и тронула за руку. Светлана не реагировала.
- Спит, - воскликнула баба Настя, и горечь послышалась в ее голосе. Но лишь на мгновение. Потому что уже в следующее она принялась корить себя:
- Ох, ты, Господи, дите умаялось с дороги. А я тут лезу со своими байками... Светланушка, кровная моя, пойдем в избу. Я уже там постелила...
Она обхватила внучку рукой, помогла подняться и бережно повела сонную в дом. У меня возникло ощущение, что, будь Светлана поменьше, ни возвышайся она над бабушкой на целую голову, баба Настя подхватила бы ее и понесла с бережением.
В доме уже спали. С печи доносился легкий храп Зинаиды и густой, с переливами, мужа ее, Виктора. Свою постель баба Настя уступила внучке, покрыв ее свежими, может, ни разу еще не использованными простынями. Себе она устроила ложе на сундуке, подставив к краю его, под ноги, два табурета. Я было за-протестовала, предложив поменяться с бабой Настей местами, но она зашептала яростно в ответ:
- И думать не моги! Ты - гость в доме. А где это видано, чтобы гость хуже хозяев спал? Да мне тут, на сундучке, и сподручней будет. Рост мой на убыль пошел, а косточки покоить на мягком-то все время не след. Они сами оттого размягчаются. Ложись и не думай даже...
Шепча все это, баба Настя одновременно ловко помогала Светлане раздеваться. Сняла с нее верхнюю кофтенку, надетую от вечерней прохлады, стянула через голову маечку, приспустила с крутых девичьих бедер джинсы, а затем, усадив внучку на кровать, нагнулась и согнала их вниз, до полу. Светлане только осталось кинуть с ног шлепанцы и переступить ногами, чтобы высвободиться из штанин. Что она и сделала все в том же безмятежном полусне и повалилась на постель, предоставив бабушке своей покрыть ее одеялом. Обиходив внучку, проворно скинула с себя баба Настя верхнее, перекрестила привычно лоб, проворно юркнула под наброшенный на сундучок видавший виды овчинный тулуп.
Затихло все в доме. Лишь я, хотя прежде засыпала здесь, в Загорках, едва успев коснуться подушки, на этот раз долго ворочалась. Тревожно и грустно было отчего-то. То ли от рассказа бабы Насти о сиротских ее мытарствах, то ли от тягостного чувства своей, не известной самой себе, но явственно ощущаемой вины за что-то перед бабой Настей и такими, как она.
...Пришло утро. Обычное. С пением озорного пастушьего рожка под окном и щебетом птиц в палисадах. От ночных тревог моих не осталось и следа.
Косцы уже уехали к отведенному для частников дальнему, залесному лугу. Под окном остались лишь следы примявших траву колес.
Светлана еще спала, раскинувшись вольно на бабушкиных пуховиках. По звукам, доносившимся из кухонного закутка, поняла я, что баба Настя, как всегда, поднялась с рассветом и правит обычную утреннюю свою работу. Звякнула дужка ведра. Баба Настя процедила и разлила по банкам - для дачников и кринкам - для себя молоко с первой дойки. Защелкала, занимаясь пламенем, лучина. Баба Настя растопила печь, решив, видно, наготовить в ней разом еды на всех приехавших.
Приподнявшись, обнаружила я, что длинные половики, сплошь устилавшие пол, собраны и сложены у порога, а сами широкие плотно пригнанные половицы сияют янтарем свежей помывки.
Вспомнилось, что нас со Светкой баба Настя собиралась с утра отрядить на речку выстирать и выполоскать в вольной воде домотканные дорожки. Припомнив это, легко соскочила я с кровати. Захотелось сейчас же, сию минуту, пока не разошлось еще над Протвой молоко тумана, пойти к реке.
Увидев меня с охапкой половиков, баба Настя разогнулась над чугунком, куда складывала промытую картошку, вполголоса, чтобы не разбудить внучку, принялась убеждать:
- Ну куда ты, кровная, спозаранку подхватилась? Погоди, Света проснется, вместе и тронетесь.
- Пусть поспит еще, а меня найдет, как проснется, у мостков, что за огородами, если идти напрямки.
- Ох, упрямица! - бросила мне в необидный упрек баба Настя. - Ладно, твоя воля. Покупайся там, понежься на раннем солнышке. А стирку начнешь, как уж Светланка подойдет…
Протва, как и ожидала я, пряталась в туманном мареве. Ивняк на противоположном берегу был едва различим. А красная церковь в соседнем селе, что отсюда, с реки, была совсем близка, подняться только на взгорок, и вовсе просматривалась едва уловимым контуром.
День занимался ясный. Небо только набирало чистую, без облачка, голубизну. Ночная прохлада еще не оставила землю, помогая всем разнотравным июньским запахам дышать с особой пронзительностью. А вода в Протве за ночь не успела остыть, и свежее, не застойное тепло ее будто сил придавало. Окунувшись с головой, я плеснула потом на волосы какого-то импортного шампуня, растерла и, улегшись на мостки, запрокинула голову к воде, дав волосам вытянуться по течению. Особое это удовольствие - мыть голову в реке, ощущая, как принимает и растворяет и тело твое, и душу неспешный ее поток.
Отжав волосы и подставив их под начинавшие пробиваться сквозь редеющий на глазах туман солнечные лучи, я так и осталась сидеть на мостках в ожидании Светланы. Нет, я только говорила себе, что жду внучку бабы Насти и потому не принимаюсь за брошенные рядом бесформенной грудой половики. На самом деле хотелось подольше остаться, не отвлекая себя работой, один на один с рекой, с красного кирпича церковью семнадцатого века надо мной, со всеми этими родными по текущей во мне крови местами, ибо они без меня проживут, но что я - без них?
(Окончание следует).
Комментарии (0)
Оставить комментарий
Фотогалерея
Доска объявлений
Интервью
- О здоровье, а также - доступности и качестве медицинской помощи
- Глава г. о. Чапаевск Д. В. Блынский: Развитие города зависит от роста населения
- СТАРАЕМСЯ, ЧТОБЫ УЧЕНИКАМ БЫЛО ИНТЕРЕСНО И КОМФОРТНО
- БЕЗОПАСНОСТЬ ЛЮДЕЙ - ОДИН ИЗ КОМПОНЕНТОВ КАЧЕСТВА ИХ ЖИЗНИ
- НАША СЛУЖБА И ОПАСНА, И ТРУДНА
- ИЗ БОКСА - В ТАНЦЫ!
- НА ПЕРЕДОВЫХ РУБЕЖАХ
- МАМОНТ ИЗ СЕМЬИ СЫРОМЯТНИКОВЫХ
- Все интервью