ПАМЯТНИК

Дед улыбнулся Эльзе, и она в ответ послала ему воздушный поцелуй.

- Сам я Павел На­умов, с астраханской об­ласти. Забрали меня в действующую Красную Армию в 19 лет.

В 1945 г. наши части дошли до этого места, где мы сейчас с вами и тра­пезничаем. Попал я в пе­хоту. Здесь хорошо око­павшиеся немцы оказали нам ожесточенное сопро­тивление. Дрались как черти, ну и мы им тоже тогда показали кузькину мать! Наше командова­ние перед решающей ата­кой решило пополнить поредевшие ряды из ре­зерва, и основной штурм был перенесен на следу­ющую ночь. За день до этого меня вызвали в СМЕРШ, где какой-то капитанишка предъявил мне мое письмо, адресо­ванное моей матери, в котором я неосторожно жаловался ей, что, мол, понапрасну гибнет мно­го наших людей. Потом, правда, меня отпустили, предупредив и оговорив при этом, чтоб я не бол­тал, где я был, и что, мол, моим делом займутся по­позже. Не знаю, почему меня не арестовали сра­зу. Основания для этого, по тем временам, были нешуточные и более чем достаточные. Возможно, что того капитана убило вместе с его бумагами. Шут его знает!

Но все мы знали, чем заканчиваются подобные вызовы в эту зловещую контору. Я не был пер­вым, кого забирали, а пос­ле этого человек исчезал бесследно. К концу вой­ны многие поумнели и не думали одинаково. Ко­нечно, Сталин в то время был для нас бог, но слухи просачивались разные. Да и бойцы не были уж та­ким однородным стадом, каким иногда пытались изобразить. Много было недовольных. В начале войны многие сдались в плен. Как вообще случи­лось, что в первые дни и месяцы войны такая мас­совая сдача в плен? В Со­ветском Союзе эти факты вскрылись в годы пере­стройки, а у нас в ФРГ все это было хорошо извест­но давным-давно!

- Так вы русский или немец? - удивленно вос­кликнула Оксана.

- Не спеши, девочка, обо всем по порядку. С годами моя память слабе­ет и убегает, как молоко на кухне, оставшееся без пригляду.

Дед ухмыльнулся:

- Но сейчас она ле­тит, как трассирующая очередь, прошивающая время.

Атака, как и предпола­галось, началась ночью, и через некоторое время мы схлестнулись с немцами в рукопашной в траншее. Когда Пауль бросился на меня с ножом, как мясник на тушу мяса, я хорошо помню, что я напугался так, что у меня непроиз­вольно моча прыснула в кальсоны. Но я все же ус­пел выстрелить и попал ему точно в лоб, и он, по­качнувшись, рухнул на меня. Шла война, мы уби­вали, нас убивали, но смерть этого солдата по­чему-то не оставила меня равнодушным.

На следующую ночь убитый немец пришел ко мне во сне. Он разгова­ривал со мною на чистом русском языке:

- Вот ты убил меня, Паша. А кто же теперь позаботится о моей неве­сте и больной матери? Теперь, Паша, это должен сделать ты. Не бойся, моя невеста тебе понравится, она у меня очень краси­вая. Ее зовут Аннета. За­бери у меня во внутрен­ним кармане ее фотогра­фию с адресом, и тогда ты их найдешь. Она живет вместе с моей матерью.

- Черт его знает, что толкнуло меня! Но на следующий день я отпра­вился на то место и на­шел своего ночного визи­тера. Как он и говорил, я извлек из внутреннего кармана письмо и фото­графию с изображенной на ней миловидной, кра­сивой девушкой и точный адрес. Моя рука шарила по окоченевшему телу, и я чувствовал молодые, сильные мышцы. От вы­стрела в лоб глаза мерт­веца выскочили из орбит и болтались на жилках.

Дед помолчал. Солн­це освещало его бесцвет­ные глаза и лицо типич­ного немецкого бюргера, но, никак не русского солдата. Его речь тлела, как сигарета, и мы вды­хали этот дым.

- В своем неотправ­ленном письме к Аннете Пауль писал, что уже не верит в провидческие высказывания фюрера. Выходит, что немцы, как и мы, сомневались в сво­их вождях и не очень-то тоже полагались на их слова.

С тех самых пор его девушка Аннета, как на­вязчивая идея, начала преследовать меня во сне. Каждую ночь она являлась, облаченная в свадебное платье, и мол­ча с укором смотрела в мои глаза.

Ворвавшись в их горо­док, мы встретили упор­ное сопротивление. Нем­цы хорошо подготови­лись и дрались за каждый дом. Я стрелял, убивал, а сам глазами машинально, с отчаяньем, рыскал по нумерации домов и назва­ниям улиц. Для нашей встречи с Аннетой я вы­учил по-немецки заранее заготовленное предложе­ние. Меня ранило в пле­чо, и в это время я, на­конец, увидел их дом. Я ввалился туда весь в кро­ви, и от меня шарахну­лись две женщины, ста­рая и молодая, мать Па­уля и Аннета. Аннета гля­дела на меня с ужасом в глазах. Я выхватил из гим­настерки фотографию, сунул ей ее под нос и про­кричал по-немецки заго­товленные слова: «Я от вашего Пауля! Спрячьте меня! Быстрей!».

Вот так я и оказался на некоторое время в темном подполе их дома.

Назад дороги для меня уже не было. Пер­спектива новой встречи с капитаном меня не уст­раивала никак. Финал ее был довольно закономе­рен и известен достаточ­но для того, чтобы я смог ему что-то противо­поставить.

Мы были на удивле­ние очень похожи с Пау­лем и лицом, и ростом, и возрастом. И через неко­торое время мы оказа­лись в лагере интерниро­ванных у американцев. Документы Пауля рабо­тали безотказно. После мы поселились в ФРГ. У нас с Аннетой родилась дочь, а это вот моя внуч­ка Эльза.

- А в каком примерно месте происходило это сражение? - глядя на эту местность, спросил Леха.

- С тех пор тут все очень сильно измени­лось, и трудно, даже не­возможно, что-либо ре­конструировать.

Я знаю, что в глазах закона я изменник и во­енный преступник. Знаю, что спасал свою шкуру и спрятался за юбкой. Трактовать мои поступки можно однозначно. Но сейчас, по происшествии стольких лет, это уже и неважно, и не нужно ни­кому. Я давно уже житель Германии. У меня там налаженное производ­ство, несколько малень­ких куриных заводиков. Вот эти консервы, кото­рыми вы сейчас закусы­ваете, производят именно они.

- То-то я смотрю, вкуснятина! - воскликнул Леха.

Дед извлек из машины памятник и поставил его на землю:

- Последнее время Пауль стал опять прихо­дить ко мне во сне и про­сить о том, чтобы я по­ставил ему памятник на месте его гибели. Я хочу поставить его здесь, на этих просторах, в память о нем...

Памятник выглядел довольно сиротливо и одиноко. Казалось, что бывшему солдату рей­ха было не очень-то уютно оказаться на обочине.

Дед вместе с внучкой решил задержаться еще на день, и никто из нас тогда и не мог даже пред­положить, что к обеду следующего дня им и нам предстоит встреча с Паулем.

Самое сильное впе­чатление эта история произвела на Оксану. Она взволнованно и не дыша все это время слу­шала деда. Ей и улыбну­лась удача на следующий день. Под ее археологи­ческой мягкой щеткой вначале обнаружился че­реп с пулевым отверсти­ем во лбу, а чуть позже мы уже все вместе из­влекли кости и жетон Пауля с запаянными в нем его данными. По­трясенный дед дрожащи­ми от переполнявших его чувств руками скла­дывал останки Пауля в специальную шкатулку, обитую поролоном, с комбинационными сек­циями внутри, предус­матривающими береж­ное обращение с костя­ми и их аккуратную транспортировку. У нас их было несколько, раз­ного размера, предназна­ченных именно для этих целей, и одну из них мы без сожаления пожертво­вали ему. По морщини­стым щекам деда текли крупные слезы. Эльза, наблюдая траурную це­ремонию, в суеверном ужасе прикрывала рот ладошкой.

Мы убедили деда в том, что памятник ему нужно забрать с собой, мотивируя это тем, что на месте этого пустыря скоро начнутся застрой­ки и памятник непремен­но уничтожат. Под напо­ром наших доводов упор­ство деда было поколеб­лено, и в конце концов он с нами согласился. И они, попрощавшись с нами, ближе к вечеру уехали. Дед под конец вручил нам значитель­ную сумму денег.

Вечером пошел нуд­ный, моросящий дождь. Вода струйками бежала по земле, как слезы по морщинам деда.

- Дед, конечно, непу­тевый да к тому же еще и малодушный трус! - резю­мировал Леха, когда мы уже в поезде были на пути к своим домам.

Вопреки обыкнове­нию в дискуссию с ним никто не вступил.

Все были погружены в размышления о преврат­ностях судьбы и о своем будущем.

Больше на раскопки мы не выезжали, и группа распалась сама собой.