ПАМЯТНИК

Нас было пятеро, мо­лодых и своенравных, дерзких и жадных до жизни.

Первый, сухой и жи­листый, с черными и курчавыми как у цыга­на волосами Виктор, по пояс голый, он легко и непринужденно, словно танцуя, своими длин­ными ногами шагал по земле.

Второй, тихий и мол­чаливый Ваня, с созерца­тельным, но обращен­ным внутрь себя взгля­дом, как бы постоянно исследующий глубины своей души. Спустя всего лишь несколько лет, он уйдет в монастырь, слу­жить Богу: будет зама­ливать и свои, и наши гре­хи. Тогда же, в те дни, свою дорожку к нему он, пока еще не сознавая это­го, только-только пытал­ся нащупать. Прийдя к Богу, он как бы вылупил­ся из яйца и почувствовал себя голым птенцом.

Третий я, верткий, как отвертка, и быстрый, как спицы в руках старушки, никогда не останавлива­ющийся на полпути и за­нявшийся этим делом по причине полного безде­нежья, преследуя одну лишь цель: подзаработать.

Четвертая Оксана, красивая и недоступная, с родинкой над верней губой, вечно в чем-то со­мневающаяся, наша го­ловная боль, совесть на­шей компании. У нее была русая коса по пояс и милая косинка глаз. Из всех пятерых ей везло больше всех, и когда мы обнаружили эту особен­ность, то непременно брали ее с собой. Она ста­ла постоянным участни­ком мероприятий и полу­чила прописку в нашем разношерстном коллек­тиве. И, надо признать, ее легкая рука никогда нас не подводила.

Пятым же был руко­водитель нашей группы, с замашками мачо парень атлетического сложения тела, довольный своим здоровым цинизмом ги­гант Леха.

Мы уже несколько лет колесили по необъятным просторам нашей страны, по местам сра­жений Великой Отече­ственной войны, спаян­ной командой и работа­ли вполне официально, зарегистрированные в фонде «Никто не забыт, ничто не забыто». В те годы зарегистрироваться в подобных организациях не составляло большого труда, все происходило легко, и процедура не за­нимала много времени, а была проста и прозрачна, как взгляд ребенка.

Наша группа была ос­нащена необходимыми документами и подобаю­щей работе инвентарем и техникой. За несколь­ко лет мы приобрели все необходимые навыки и неплохо выполняли свою работу. Мы регулярно отыскивали и озвучивали имена павших безымян­ных героев, а что касает­ся материальной части этого вопроса, то тут все было покрыто тьмой еги­петской.

Если сказать, что мы работали на голом энту­зиазме и совсем бескоры­стно, то мы погрешим против истины, точнее выражаясь, это будет пол­ная чушь. Подчас мы вели себя как самые на­туральные «черные копа­тели», ни в чем им не ус­тупали.

В начале нашей дея­тельности мы были кри­стально честны с госу­дарством. Но обнаружи­ли, что оно ведет себя по отношению к нам как обыкновенный хапуга и совсем не собирается проявлять себя с отечес­кой стороны и заботить­ся. Пришлось корректи­ровать свои методы и при­норавливаться и приспо­сабливаться к ситуации. С молчаливого согласия всех канал сбыта был на­лажен в считанные дни, и с этого часа и с этого дня наша работа почти утратила идиллические, пасторальные тона и при­обрела чисто деляческий характер.

Вскрыть наши махи­нации не представлялось возможным, так как, ра­ботали мы без какого- либо контроля и надзора, полностью предоставлен­ные сами себе. А за язык товарища мог поручить­ся каждый: никому не было на руку болтать лишнее.

Года были тяжелые, и надо было думать о хле­бе насущном.

Нередко мы находили золотые кресты, цепочки, кольца с дорогими кам­нями, портсигары, мунд­штуки. Обычно такие на­ходки обнаруживались в местах останков павших немецких офицеров и солдат. Как правило, на месте гибели русских воинов практически ни­чего подобного не попа­далось. Лишь сплющен­ные пули, осколки и не- разорвавшиеся снаряды рядом с мощами. Честно признаюсь, что мы ни­когда и не брали, даже если что и попадалось, имеющее определенную цену на рынке, у наших бойцов. Это считалось среди нас обыкновенной подлостью. Это было не­пременным условием и жестким табу. Все совет­ское обязательно шло и попадало в музеи боевой славы или местные кра­еведческие музеи. На рынок сбыта поступали лишь немецкие «арте­факты».

Один раз наткнулись на истлевшую от време­ни шкатулку, полную высших орденов вермах­та, так и не успевших найти своих героев. На­ходка оказалась для нас пятерых неплохим под­спорьем. Нам были хоро­шо известны еще пара­-тройка таких групп, как наша, не очень-то щепе­тильных в подобных воп­росах и которые придер­живались тех же принци­пов, что и мы, и поведен­ческих форм. Правда, иногда втихомолку, бо­лезненно страдала со­весть: я частенько попа­дал в ее тиски. Где-то там, на задворках, в глубине, она, как чайная ложечка в стакане, тихо позвяки­вала, напоминая о себе. Но мы считали это мело­чью по сравнению с тем, чем занималось государ­ство в те 90-е годы. Тог­да, впрочем, как и сейчас, в нашей стране были и есть воры гораздо круп­нее и хуже нас во стократ. Работа была тяжелая, и этот приработок компен­сировал нашу нищенс­кую жизнь.

Да, сейчас, осознавая все это, я скажу, что вели мы себя неподобающе и показывали себя не с луч­шей стороны. Можно даже сказать, что, при­крываясь благородной вывеской фонда, мы стря­пали свои темные делиш­ки. А как выжить и на что было жить в то оголтелое, смутное и глумливое вре­мя? У меня на руках тог­да находился больной отец и почти ослепшая мать. А у Оксаны млад­шая сестра инвалидка, которой нужны были до­рогостоящие лекарства и деньги на операции. Я не оправдываю нас, хотя мои слова и сильно сма­хивают на это бесполез­ное занятие. Известно, что охотников осудить нас пятерых сыщется множество. Да простят нас усопшие и погибшие на той войне.

Самым главным вра­гом для нас в нашей ра­боте являлись пролив­ные, библейские дожди. С их приходом всяческие работы прекращались, и в ожидании лучшей пого­ды мы в своих палатках превращались в добро­вольных затворников. Земля распухала как тес­то, и в таких случаях при­ходилось сворачиваться совсем.

В тот день мы поря­дочно потрудились для того, чтобы можно было и отдохнуть, и уже соби­рались заканчивать рас­копки, как вдруг обрати­ли внимание, что по до­роге мимо нас медленно проследовал мощный джип и остановился не­далеко от нас, почти на­против нашей палатки. Солнце пекло как взбе­сившееся, словно в Саха­ре, на небе - ни облачка. Вдалеке нестерпимо бле­стела гладь небольшого озера, куда мы частень­ко наведывались, спаса­ясь от солнца: вода в нем была прохладная, чистая и бархатистая, как кожа ребенка.

Двери джипа откры­лись, и с пассажирского сиденья вылез седовласый старик, который, посто­яв немного, направился прямиком к нам. С мес­та шофера выскочила светловолосая девушка в футболке и короткой юбке и, догнав старика, присоединилась к нему и пошла рядом. Старик был экипирован как при официальном дипломати­ческом приеме: в галсту­ке, белой сорочке, начи­щенных туфлях и доро­гом черном костюме. Когда они подошли к нам вплотную, то наверняка мы своими обожженны­ми от солнца телами, рваными трико, в болта­ющихся сандалиях и чу­мазыми лицами выгляде­ли для них голыми, чер­ными обезьянками.

- Устали, молодежь? - неожиданно писклявым голосом обратился к нам импозантный седов­ласый дед.

- Покажите, что нако­пали, - и он выудил из кармана пиджака 50-дол­ларовую купюру. Разуме­ется, мы тут же с радос­тью согласились на это предложение. Девушка, стоящая рядом с ним, посматривала на всех нас с нескрываемым интере­сом. Всей гурьбой мы двинулись в направлении палатки, где и показали ему свои военные «тро­феи». Было не густо, мы выложили перед ним на скатерть пробитую ос­колком советскую каску, немецкую бляху от рем­ня, на которой по-немец­ки было выбито «с нами бог», и чьи-то останки. Дед осторожно и береж­но потрогал кости рукой.

- Это все?

- Здесь все, - ответил за всех Леха, сделав ак­цент на первых словах. - А что вас конкретно ин­тересует? Дед протянул ему купюру, которая тут же исчезла в необьятных недрах Лехиных камуф­ляжных штанов.

- Давайте знаете как поступим, - предложил седовласый, - идемте к машине, у меня там кой- какая провизия, поможе­те донести до вашей па­латки, а потом посидим и поговорим.

Когда дедовский про­виант был полностью выгружен из багажника и благополучно перекоче­вал к палатке, Оксана обратила внимание на оставшийся там и до это­го скрытый коробками маленький надгробный памятник.

- А это что? - в недоумении спроси­ла она.

- Памятник, - спокойно отреаги­ровал дед и, нагнув­шись, развернул его к нам лицевой сто­роной. С памятника на нас, улыбаясь с фотографии, смотрел молодой парень в не­мецкой форме, чуть ниже фотографии располага­лась гравировка по-рус­ски: Пауль Зиберт. Родил­ся в 19... погиб в 1945.

- И что вы хотите с ним делать? - с еще боль­шим недоумением вновь спросила Оксана.

- Поставить его здесь, на этом поле, по убито­му здесь в 45-м немецко­му солдату Паулю Зиберту.

Странный дед опреде­ленно начинал нас силь­но заинтриговывать.

- Давайте, ребята, сначала познакомимся. Это Эльза, моя внучка, - и он показал на свою мо­лодую спутницу, до это­го момента остающуюся в его тени и лишь вни­мательно своими карими глазами следившую за нами. Эльза широко улыбнулась.

И тут дед добавил в интригу элемент неожи­данности:

- А я Пауль Зиберт, - он замахал руками. - Но я не тот Пауль, который здесь погиб в 45-м! Я дру­гой, хотя всю его биогра­фию, в силу разных об­стоятельств, я присвоил себе. В общем, давайте выпьем по чуть-чуть, по­мянем Пауля, переку­сим, и я постараюсь объяснить вам все проис­ходящее.

Мы не преминули воспользоваться его пред­ложением.

- Я неспроста приехал на это место. Как... у вас говорят, - он сделал на­меренный нажим на сло­вах «у вас», - не с бухты-барахты, а это было след­ствием моих долгих раз­мышлений. К тому же пришла пора закончить с ночными кошмарами. Приехать сюда - хорошо продуманный поступок и давно вынашиваемая идея. Когда я поделился с Эльзой своими планами, она горячо поддержала меня и вызвалась сопро­вождать. Без ее участия навряд ли я бы в связи с моим преклонным возра­стом приехал в эти памят­ные для меня места.

(Окончание следует).