ЛЕСНИЧИХА
Пустыми, обобранными вернулись они домой. Дотащилась мать до лежанки своей, села на постилушку, проскрипела сквозь сцепленные зубы:
- Кобель владычный. На всех зверей сразу похож. Чтоб тебе, когда умрешь ты, в земле места не оказалось, чтобы твои кости земля наружу выкинула...
Раскосмаченная, покачивалась мать на лежанке, стонала, растирая намятые ноги ладонями, а Санька жалась к ней сбоку, дергала за рукав кофты:
- Мама... Мама...
- Не плачь, дочка, - обняла ее мать. - Побереги слезинки для своей беды, пригодятся. - Наклонилась и схлебнула трясущимися губами с ее щек самокатные росинки.
За окошком черно стояла ночь. В лесу кричал филин, и лес, ухая, повторял его крик, лохматый и темный, и чудилось, что так будет теперь всегда - темно и лохмато, с жутким в лесу криком.
С той осенней ночи и вошел Мажук в сердце Саньки немыслимым страхом, и всегда представлялся ей бродящим в ночи возле леса с ружьем и собакой, и там, где наступает нога его, перестают цвести цветы и расти травы, и лес встает за ним черно и коряжисто.
Кто охотится на волков.
Кто на зайцев.
Мажук охотился на людей - так представлялось Саньке, и она боялась его больше, чем лешего в лесу, русалку в речке, домового под печкой и, если случилось встречаться с ним на улице, обходила далеко стороной или ныряла в чью-нибудь подворотню. Чудилось, остановится Мажук, поманит пальцем:
- Иди-ка сюда.
И будет смотреть на нее зелено-хвойными, дремотными, как лес в жаркий полдень, когда все прячется в тень и только кобчик кричит истомленно - пи-ить, пи-ить! - да вечно настороженная сорока предупреждает об опасности - глазами.
Мажука Санька боялась, а детям его завидовала: ели они всегда досыта, одевались чисто. У Таньки с Валькой всегда были цветные платьишки, чулочки городской вязки, сандалики. Да и Сережка лучше других мальчишек в Марьевке ходил - без заплаток. И хоть были Санька с Валькой одно время подружками, в гостях у нее Санька не была ни разу - боялась Мажука. Боялась она его, когда была ребенком, боялась и когда выросла, но на покражу все-таки решилась: без сарая в зиму не пойдешь, а с овцами и козой в избе зимовать не будешь.
Хочешь не хочешь, а идти надо.
Х
В лес Санька поехала перед обедом. Взяла у Мякишевых тележку, у них же и ножовкой разжилась, топор у них с матерью был свой, Яков только поточил его на каменном колесе под лапасом. Варька отговаривала:
- Не ездила бы ты, Саня. Выстережет, и не услышишь, как подкрадется. Накличешь беду на себя.
- И так вся в беде, бедее уж и не бывает, - отшутилась Санька.
А сердце ныло.
Пугало неведомое.
Санька упрятала пилу с топором под дно тележки, привязала их там обрывком веревки к подушке оси, выкатила тележку со двора на улицу.
На улице - солнышко.
Вдоль изб в палисадниках - клены, березки, тополя. Так уж повелось в Марьевке: рождается ребенок, и в его честь отец сажает перед избой деревце.
Напротив в палисаднике у Гаюкиных - тополь. Гаюкины посадили его, когда родился Гриша. Когда родился Ваня, Гаюкины посадили кленок, а когда родилась Вера - черемуху. Вера девчушкой еще утонула в речке, а черемуха ее выросла и по весне цветет, а Гриша женился, купил себе избу, и у него в палисаднике уже два деревца - тополек и сосенка.
Перед Санькиной избой в палисаднике - березка.
Ее посадила мать, когда родилась Санька.
По ночам березка заглядывает в окошко, чтобы посмотреть, как уставшая после фермы спит Санька на деревянной кровати под стареньким лоскутным одеялом.
Скоро Санька выпорхнет из родного гнезда, ждать осталось недолго: осенью Ваня придет из армии, и они поженятся, и Санька перейдет жить к Гаюкиным, березка ее осиротеет, но зато там, где будет жить Санька, поднимутся с годами и зашумят листвой новые деревья.
Их с Ваней палисадник будет самым зеленым в Марьевке.
Ваня скоро приедет.
Ждать осталось немного: если считать на месяцы, всего четыре месяца, а если на дни... Нет, дней получается много, и на дни лучше не считать.
Санька шла, толкая впереди себя тележку. Было тихо, и скрип колес повторяло живущее между домами эхо. Санька шла открыто, не таясь, и не таясь вернется домой: Санька едет за сушняком и привезет сушняк, сейчас за ним все ездят, едет и Санька.
За дубками она поедет ночью.
По темной поре.
Когда все будут спать.
Сейчас она только напилит, приготовит их, а ночью съездит и привезет. Ночью она будет таиться. Ночью она поедет не дорогой мимо избы Мажука, а прокрадется вдоль речки к Лысой горе, а дальше глубоким оврагом почти до самого леса, чтобы Мажук не выследил ее.
И Мажук не выследит ее.
Санька уверена в этом.
И Мажука перехитрить можно.
В лесу было пестро и таинственно, о чем-то своем пели птицы, густо и зелено шуршали деревья. Пахло разогретыми травами и вызревшей клубникой.
У первой же просеки Санька свернула вправо и ушла далеко, до середины квартала, чтобы не слышно было от дороги, как она пилит дубки и обрубает с них топором сучья. Тележку она с просеки убрала, спрятала среди деревьев, насобирала и положила возле нее беремя коряжистых сучьев: если набежит Мажук, пусть видит - Санька берет опаль, дозволенное берет, на хорошие деревья не покушается, понимает, что этого делать нельзя, лес государственный, его беречь надо, не для одной Саньки посажен.
Лежалая прошлогодняя листва пахла сухой прелью. Неподалеку на березку неуклюже и грузно опустился коршун. Клюв его был красно распахнут, коршун дышал всем телом сразу и хищно озирался вокруг. Увидев Саньку с топором и пилой в руках, коршун обронил известковую кляксу, приседая, оттолкнулся с ветки, поднялся, колыхая крыльями, в небо и пошел чертить в нем широкие круги, высматривая добычу.
Осторожно отводя от лица ветви деревьев и боясь наступить на ломкие, хрумкие, лежащие под ногами старые сучья, Санька углубилась в чащу, выбрала дубок, оглядела его снизу доверху, осталась довольна: не толстый, но и не тонкий, прямой и веток мало, как раз такой ей и нужен, хорошая перекладинка будет.
Санька бросила топор.
Притоптала вокруг дубка подрост, чтобы не путался под рукой и чтобы можно было пониже взять, под самый корень, присыплет после землей, выровняет, и никто даже не догадается, что здесь стоял дубок, а подрост выпрямится, когда уйдет она, и даст начало новому дереву.
Санька продумала все.
Санька лесу вредить не будет.
Она присела возле дуба, прилаживаясь к нему с пилой, как вдруг услышала писк. Подняла голову. В развилке ветвей серело гнездо зяблика.
«Ишь ты, где пристроились», - уважительно подумала Санька и, подобрав топор, перешла к соседнему дубку: зачем разорять счастье, пусть живут птицы, растят птенцов, земля большая, можно на ней жить и не обижать друг друга.
Санька опилила дубок со всех сторон и, когда зашатался он, готовый упасть, охватила его, приняла на грудь и, боясь нашуметь, осторожно перебирая по стволу руками, уложила на землю. Затаилась, по-звериному чутко прислушиваясь - не окликнет ли кто от просеки.
Все было тихо.
Санька подняла топор, взмахнула им и - чак! - срубила ветку и вжала от страха голову в плечи: эхо далеко разнесло по лесу голос топора.
Нет, лучше опиливать сучья, чем обрубать, пусть это дольше, зато надежнее, и Санька, убоявшись быть услышанной, отложила топор. Она опилила с дубка все ветки, отмахнула вершинку, снесла и положила между двумя березками. Прокралась к просеке поглядеть - не появился ли кто поблизости.
Просека чисто и зелено убегала в оба конца, не грозя никакой опасностью. Санька постояла у края ее, дыша скопившимся между деревьями жаром, отерла рукавом пот с лица, вернулась в чащу, высматривая, какой из дубков пилить теперь.
При каждом шорохе она вздрагивала.
На время затаивалась.
Вслушивалась.
Но слышала лишь шорох листьев. Всматривалась, но видела лишь сумрачно стоящие вокруг деревья да струящиеся меж них пучки ломких солнечных лучей.
Закричала сорока. Может, потревожил кто, а может, так просто, надоело молча сидеть на дереве, взяла да и крикнула, а Саньку сразу так и прожег страх до самых пяток, даже пилу обронила, и она с тонким стоном ударилась о землю у босой ноги. Ворона каркнула черно и коряво, и голос ее хрипуче покатился по лесу, и деревья как бы расступились, пропуская его сквозь себя - дальше, дальше, пока он не затих где-то в отдалении. Шумно и нелепо запурхала сова.
У Саньки появилось вдруг ощущение, что она не одна, что рядом есть кто-то - следят чьи-то глаза из-за деревьев... Движение вроде почуялось, и в глубине леса угадывалось чье-то дыхание.
Санька затаилась.
Подождала.
Но больше ничего не было слышно.
Выбралась к просеке - и на ней никого... А деревья вокруг шуршат - ш-ш- ш! То ли от беды остерегают, то ли беду прячут, как узнаешь, только слышишь - шуршат. Э-эх, знать бы, о чем шуршат деревья. Но ведь сколько ни стой, а дело делать надо, за тебя его никто не сделает.
Санька еще раз окинула тревожным взглядом чисто убегающую в оба конца зеленую просеку, вернулась в чащу. Высмотрела очередной дубок, отоптала подрост, присела и пошла водить сопящей пилой: к себе - от себя, к себе - от себя.
Нижняя губа прикушена.
Глаза боязливо оглядываются.
И слух напряжен.
К себе - от себя, к себе - от себя, как громко и как долго... А коршун все висит над лесом, все еще караулит чью-то душу, чертит беззвучные круги в синеве неба, и не покидает ощущение, что рядом кто- то есть, кто-то следит из- за деревьев.
А может, когда воруешь, такое ощущение бывает всегда?
Может, это бродит поблизости и тревожит тебя твоя на время забытая совесть: ведь не свое же берешь, не за своим приехала. А где оно, твое-то? Только и есть у тебя, что твои не знающие отдыха руки, да и те взял колхоз, ничего не давши взамен, даже сытого куска хлеба.
К себе - от себя.
К себе - от себя.
Восемь дубков спилила Санька и уложила между березками, присыпала старьем, чтобы не увидел кто, спиленные ветки разнесла и рассовала по чаще и только после этого занялась поджидающей у просеки тележкой: набрала сушняку, увязала покрепче и привычно встала в скрипучие оглобли.
Идет Санька, давит прохладную траву босыми ногами, а сердце постукивает, сердцу все еще страшно - не далеко еще от порубки-то ушла, прицепиться еще можно, и лишь когда выбралась из леса на степную дорогу, успокоилась, задышала ровнее и даже посмеялась над собой: зря тревожилась, пугала себя разными страхами, обошлось все, осталось только привезти.
Но это Санька сделает ночью, когда Мажук будет спать.
Уж она укараулит, когда уснет он.
Она не глупая, зря рисковать не будет.
Было жарко и легко, жарко от солнышка в небе, а легко от сознания, что лес и все страшное, что таит он, позади, что вокруг выстелились, на сколько хватает глаз, поля - хлебные, просторные, человечные...
Вдруг справа упал в траву с неба коршун с нацеленными вперед лапами и тут же взлетел и, тяжело взмахивая крыльями, потянул над полем к лесу, в когтях у него извивался и безумно кричал зайчонок.
Санька вздрогнула и, шлепая босыми ногами по теплой пыли, быстрее покатила свою топырящуюся сучьями тележку.
Лес молчал. И молчала степь.
И спряталось за набежавшее облако солнце, и только пух одуванчика легкомысленно и бело реял над дорогой. Прибежавший от леса ветер пах горькой осиновой корой. В недобром предчувствии томилось сердце.
XI
Остаток дня Санька жила в предчувствии беды. Появившееся в лесу ощущение, что за ней следят, не покидало и дома. Хлебала щавельные щи из глиняной миски, а сама то и дело оглядывалась на дверь: чудилось - прячется кто-то в сенях, караулит ее. И на ферме было то же ощущение: есть кто- то, подглядывает, следит. И только когда поехала перед вечером за водой к речке для запарки, успокоилась... У осокоря стоял Мажук и поил коня, потом вывел его на луг, стреножил, пустил пастись, а сам, забросив за спину уздечку, поплелся домой, оря изо всей мочи: Любимый город может спать спокойно, И видеть сны, и зеленеть среди весны. Мажук пел плохо, совсем плохо - хрипел, фальшивил, но песня его принесла Саньке радость: трезвым он петь не отчаивается и, если поет, значит, пьян и с вечера, как всегда, когда бывает пьян, покричав на жену, завалится спать, в лес больше не поедет, и, значит, дубки можно привезти уже сегодня - самое подходящее время.
Уходя все дальше и дальше по лугу, Мажук орал о любимом городе, и его дурацкий, нелепый голос стелился по Санькиной душе бархатом, позы- вал и ее на песню. Санька легко дочерпала бочку, прикрыла ее зев ведром, уселась поудобнее и, дернув вожжи, пела:
Летят утки, летят утки И два гуся.
Кого люблю, кого люблю,
Не дождуся.
Она пела и на ферме, таская ведрами воду в котел, и когда шла домой, пела и дома, счищая косарем с крыльца куриные отдавыши. Только что пригнали стадо. За околицей в серой паутине сумерек угасал маятный день.
(Продолжение следует).
- О здоровье, а также - доступности и качестве медицинской помощи
- Глава г. о. Чапаевск Д. В. Блынский: Развитие города зависит от роста населения
- СТАРАЕМСЯ, ЧТОБЫ УЧЕНИКАМ БЫЛО ИНТЕРЕСНО И КОМФОРТНО
- БЕЗОПАСНОСТЬ ЛЮДЕЙ - ОДИН ИЗ КОМПОНЕНТОВ КАЧЕСТВА ИХ ЖИЗНИ
- НАША СЛУЖБА И ОПАСНА, И ТРУДНА
- ИЗ БОКСА - В ТАНЦЫ!
- НА ПЕРЕДОВЫХ РУБЕЖАХ
- МАМОНТ ИЗ СЕМЬИ СЫРОМЯТНИКОВЫХ
- Все интервью