Рубрики
БЕЛЯНКА
5 февраля 2014 года
Валентина НЕВЕРОВА
БЕЛЯНКА
Анатолий Семенович Лудяков задумал жениться. Узнав об этом, конторские его сослуживицы словно взбесились. И не то их разозлило, что не прельстился он ни одной из них, хотя были там хоть куда: и холостые, и вдовые, и разведенные, степенные да справные, - а то не давало покоя, что выбрал он совсем не по его возрасту молоденькую, неполных двадцати пяти лет девчоночку, беленькую, худенькую, тихую... А самому уж за сорок. «Вот, действительно, - изводились в разговорах конторские, - седина в бороду, бес в ребро».
Седины у Анатолия Семеновича, правда, пока не намечалось. Был он изрядно лысоват, но в остальном держал себя в форме. Не грузен, не тощ. Не курил. Выпивал по праздникам и в меру. А по утрам, перед работой, баловался гантелями, бегал по парку, что от его дома через дорогу. Сам умел хозяйствовать. Обед варил не хуже иной хозяйки. Что зашить-подшить - пожалуйста. Квартиру свою однокомнатную держал только что не в стерильной чистоте. Короче, до сорока двух лет жил без жены и ничего себе - обходился. А тут на тебе - как гром поразил, оглушил известием.
- Род наш лудяковский продлить надо, - объяснял он перекуривавшим в коридоре мужикам из соседних отделов. - Опять же мать замучила, пишет и пишет из своих Мостков, что вот, мол, стара совсем, а внуков не видывала еще, у других уж в институтах да на свадьбы зовут, один ты бобыль, жеребец стоялый, был бы жив отец - не похвалил...
Курильщики согласно кивали объяснениям Анатолия Семеновича, советовали лишь молодой жене прямо с первых дней воли не давать, а то все бабы - кобры и стервы, одна у них забота - мужа поедом есть; затем кидали свои сигареты в урну, подбадривающе хлопали Лудякова по плечу и уходили в свои отделы. Анатолий же Семенович еще минуту-другую глядел на плывущие из урны струйки дыма, и в шаманских их извивах чудилась ему иная, прекрасная, неодинокая жизнь.
Любил ли Анатолий Семенович свою невесту? Пожалуй, он и сам твердо этого не знал. Нравились ему ее тихий нрав - за полгода знакомства слова поперек не сказала, все с ласковой улыбкой, по-доброму; скромный вид - платьишки носила неяркие, собственноручно сшитые, без всяких этих принятых нынче разрезов-вырезов до пупа; без помад, тушей и прочей косметической дребедени; по сердцу была и ее профессия - процедурная медсестра. Работа чистая: включила там «увэче» и сиди себе с книжечкой. А что зарплата невелика, так не в деньгах счастье... Иными словами, звал Анатолий Семенович свою Наташу Белянкой-Беляночкой и не только за светлый, шелковый, пушистый волос, словно облачком вокруг головы веявший, но и за то, что вся она, когда заходил он к ней в поликлинику, выбегала ему навстречу чистенькая, свеженькая, в кипенно-белом халатике. А вот любил ли, как надлежит любить женщину, мучительно-сладострастно замирая от нечаянного прикосновения, страдая, когда нет ее рядом, мутясь рассудком от желания ее? Анатолий Семенович этим вопросом не задавался. Конечно, до своих сорока двух лет дожил он не мальчиком наивным, были у него женщины внешне и поярче Наташи. Но ни к одной так не прикипала душа, ни одну не хотелось назвать женой. Может, потому что из-за осторожности выбирал он себе в подруги в основном женщин замужних, которые по какой-то своей причине предпочитали иметь при себе еще и Анатолия Семеновича. Он и теперь, проводив Белянку после кино домой, звонил иногда одной - Татьяне, и, если муж той дежурил в ночную или уезжал в командировку, запросто заходил к ней в гости на часок-другой.
Любили ли его женщины? Этим вопросом Анатолий Семенович и подавно не задавался. В чем был уверен без колебаний: всем им в конце концов нужно «одно». Возможно, доля правды была в этом его мнении. Ну и что, что с залысинами? Зато по стати - крепкий, ладный, с той мужской силой в теле, которую женщины, находясь в самой своей женской поре, более всего любят и ценят. Бывало, проговаривалась иная у него дома, клялась, что любит его до беспамятства и готова и мужа бросить, и себя забыть, только бы быть подле него, Анатолия Семеновича Лудякова. «Не блажи, хорошая моя, - старался как можно мягче вернуть зарвавшуюся подругу свою на землю Анатолий Семенович, - зачем тебе я? От добра добра не ищут. Муж у тебя хороший - живи». Хоть и говорил вроде бы лишь для того, чтобы успокоить, но и сам искренне был убежден, что такая вот самоотверженность, высказанная сразу после постели, - не более чем дурь и блажь.
Крепко стоял на земле Анатолий Семенович. Сам деревенский, из Мостков, он, видно, и в городскую свою жизнь принес основательность крестьянина, нелукавую его сметливость и простую, спокойную, без интеллигентских завихрений, мудрость. Работал Анатолий Семенович Лудяков заместителем главного бухгалтера в одном из научно-исследовательских институтов, не очень крупном, но из тех, о которых в газетах не пишут и сотрудникам которых люди профессии Лудякова начисляют время от времени премии разных размеров за успешное выполнение спецзаданий.
Не ведал душевных мук Анатолий Семенович. И если в чем сомневался в последнее время, так лишь в двух вещах, связанных все с той же Натальей-Белянкой. Во-первых, возникала в нем порой тревога, а сумеет ли такая вот нежная, хрупкая Беляночка родить ему крепкого, здорового ребенка? Уж больно узка бедром и грудь едва на первый номер достает. Правда, здесь Анатолия Семеновича успокаивали. Та же Татьяна, с которой однажды поделился он этими своими сомнениями, махнула рукой: и не с такими, мол, бедрами на четыре килограмма младенцев выкатывали, а уж про грудь и говорить нечего - величина ее на молоко не влияет, бывает, и с пятым номером - что у коровы вымя, а ребенка выкармливают пузырьками из детской кухни. Второй вопрос не меньше волновал Лудякова, но его он никому не поверял. А находило на него порой удивление, почему молодая и нестрашная собой Наташа выбрала именно его? Ведь что ни говори, а семнадцать лет есть семнадцать лет. Это разница. Неужели не могла она найти себе кого погоднее в пару? И тогда вновь вспоминал он первый день их знакомства. Он тоже пришел в поликлинику на процедуры. Ухо прогреть требовалось. Наташа ловко сдвинула у его головы какие-то черные круглые штуковины, сказала: «Через десять минут позовете», - и села поодаль с книжечкой. Все десять минут Анатолий Семенович косил на нее глазом, она прилежно перелистывала страницы. Когда же срок истек, Лудяков, прежде чем уйти, поинтересовался, что за книгу она с таким интересом читала? Оказалось - есенинские стихи.
- Так вы стихи любите? - искренне изумился и чему-то, сам не зная чему, обрадовался Лудяков.
- Люблю, - вскинула на него глаза Беляночка (в тот-то миг он мысленно так ее и окрестил), - хорошие.
Мгновенно вспомнилось тогда Лудякову, что, не далее как сегодня утром, читал он у себя в институте профкомовское объявление о том, что в культурно-массовом секторе имеются бесплатные билеты на концерт заезжего чтеца, в программе которого стихи русских и советских поэтов. Пожалуй, если поторопиться, он еще успеет получить билеты, на бесплатного чтеца много охотников вряд ли найдется, это не какие-нибудь «Песняры» или разномастные гитары… Так и вышло. И уже вечером Анатолий Семенович тихо млел. Сидя рядом с Наташей в полупустом зале, слушая громогласный, требовательный рык артиста: «Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно...».
Нужно это кому-либо или нет - Анатолий Семенович как-то не задумывался. А вот что теперь ему непременно надо было хотя бы раз-два в неделю повидать Белянку - понял точно. И тому был рад, что, не ломаясь и не отговариваясь делами, она аккуратно являлась на все свидания. Они шли с Наташей в кино, как было уже упомянуто, или гуляли по набережной, любуясь на выстланную закатным солнцем багровую дорожку на воде. А однажды, в этот день Лудяков получил квартальную премию, он даже затащил Белянку ужинать в ресторан.
И полгода спустя любил Анатолий Семенович вспоминать, как сидел с Наташей в ресторане «Весна», как сдержанно она себя вела там. Предоставила Лудякову полную свободу в выборе блюд. Лишь когда дело дошло до напитков, тихонечко, чтобы не слышал официант, попросила, наклонившись к Анатолию Семеновичу и обдав его приятным запахом своих свежевымытых белых, пушистых волос:
- Пожалуйста, давайте пить сухое. А то я больше ничего не пью, и мне не хочется, чтобы вы были пьянее меня...
Да, они долго были с Белянкой на «вы». Даже еще тогда, когда месяца через два после их знакомства Наташа позвала его в гости к себе домой познакомиться с мамой. Там Лудякова ждал сюрприз, и была им Наташина мама.
Цветущая, полнотелая женщина в сочно-фиолетовом японском брючном костюме могла быть чьей угодно родительницей, ну уж никак не походила на мать Белянки. Через минуту после знакомства и ручкования усадила Лудякова за ломившийся от яств стол, разлила по хрустальным стопкам водку, плеснула дочери в фужер рислинга на донышко и, без церемоний перейдя с Анатолием Семеновичем на «ты», заявила:
- Ну, дай бог, Семеныч. Может, ты мою королевну спящую добудишься. Двадцать пятый год девке, а она до сих пор как не от мира сего. Накупила вон себе поэтов разных, - свободной, не занятой стопкой рукой Евгения Михайловна (так завали мать Белянки) указала на полированную импортную стенку, сквозь стеклянные дверки которой виднелись разномастные книжные томики, - и сидит над ними, словно привороженная, дни и ночи напролет. Не поверишь, до знакомства с тобой силком за порог выталкивала. Иди, говорю, подружек хоть навести. Подруги-то, конечно, все уже замужем, детей нарожали. Но все лучше к ним сходить, чем дома по углам прятаться. Там, может, и познакомилась бы с кем, у мужей-то их наверняка холостые приятели бывают.
Откровенность Наташиной матери покоробила тогда Лудякова.
Но, расспросив Белянку о судьбе Евгении Михайловны и поразмыслив, он пришел к выводу, что иной ей стать было трудно. А то, что дочь, несмотря на свой образ жизни и пример, вырастила чудом из чудес полной своей противоположностью, даже как-то заставило отнестись к ней сочувственно, с пониманием.
Юность Евгении Михайловны пришлась на войну. И, видно, на ней остались все ее женихи. Сама Евгения Михайловна, будучи уже в девушках сметливой, практичной, в голодные, послевоенные годы устроилась работать в торговлю и с той поры выросла до директора крупного гастронома - одного из центральных в городе. Там и работала до сих пор. За веселый, бойкий нрав, простоту в обращении подчиненные ее любили; за деловую сметку, умение потрафить жаловало и начальство. Официально замужем Евгения Михайловна никогда не была. Любовников, конечно, в свое время имела. Одному из них и суждено было стать отцом Белянки.
- Для себя я ее рожала, - призналась в один из визитов Лудякова (тогда он стал уже своим человеком в доме) Евгения Михайловна, оставшись с Анатолием Семеновичем наедине. - Мне уж к тридцати шло, а такого человека, чтоб замуж взял, не предвиделось. Холостых не было, а за своих мужиков, знаешь, как тогда бабы держались! Вот и нашла я тогда одного такого, семейного. Мужчина вроде приличный, санитарным врачом работал, у нас в магазине часто бывал с проверками... Полгода с ним хороводились, пока жена не дозналась. А она у него уже третьим ходила. Ну куда мне было при живом отце детей сиротить? Ладно, думаю, милок, ты как хочешь, а я своего не упущу, надо, чтобы и мне было к кому на старости лет прислониться. Вот и родила от него Наташу. Беленькая-то она вся как есть в него. Да и совестливая тоже. Он ужас какой тихий был и мучился, что жену обманывает, меня обижает - это он так считал. Слава богу, как я Наташу из роддома принесла, жена его месяца через три в другой город перевела. А то так бы и рвался мужик на две части. К Наташе уж больно прикипать стал: придет, все целует ее, милует да приговаривает: «Беляночка моя родная...». Сестренку она ему младшенькую сильно напоминала, ту, что под бомбежкой в эвакуацию трех лет от роду погибла. Похожа очень, говорил...
- А теперь как он?
- Теперь-то? А нету его теперь на белом свете. Рак сгубил. Месяцев пять мучился, пока не отошел. Жена за ним, как за малым дитем, ходила, судна из-под него вытаскивала, обмывала. Я как услыхала тогда про эти дела (товарки мои в тот город в командировку ездили, вернулись - рассказывали), ну, думаю, не помиловал тебя Бог, Евгеша, от такой напасти! А кровиночка его - вот она осталась, Наташенька, доченька моя единственная...
В прихожей раздался щелчок отпираемого замка. Это возвратилась Белянка, посланная матерью в подведомственный ей магазин за каким-то особым тортом к чаю, который, минуя прилавок, расходился в основном по своим.
- Как, мама все семейные тайны успела тебе рассказать? - спросила она с уже столь хорошо знакомой, дорогой Лудякову, едва уловимой и почему-то всегда немного виноватой улыбкой.
Они перешли уже на «ты». Более того, делом решенным был и вопрос об их свадьбе. Настолько, что Анатолий Семенович рискнул сообщить о таком важном событии в его жизни на работе. Что, впрочем, было вызвано не столько желанием поделиться своей радостью, сколько необходимостью - теперь ему было не только можно, но и нужно подать в местком заявление с просьбой поставить в очередь на расширение жилой площади. Правда, Евгении Михайловне такое его решение сначала не совсем понравилось.
- Господи, да живите здесь, - воскликнула она, обводя рукой свою сверкающую полированной гарнитурной мебелью и чешским хрусталем двухкомнатную квартиру, - а я, если надо, к тебе переберусь, Семеныч. Не бойся - не помешаю...
Но вообще Евгения Михайловна была мудрая женщина, и Лудяков быстро ей растолковал, что если хочет она дочери счастья в семейной жизни, то ни в коем случае не должна оказывать от обильных щедрот своих благодеяний ее мужу, то есть ему, Анатолию Семеновичу Лудякову. Он даже употребил такое не свойственное ему выражение, как «комплекс неполноценности», который может у него развиться, если он хоть чем-то будет обязан будущей теще.
- Ладно-ладно, будь по-твоему, раз ты такой гордый, - пошла на попятную Евгения Михайловна, но добавила, - а приданое-то за дочкой возьмешь? Одна она у меня. Что ж ей, голой замуж идти?!
Оказалось, так называемое приданое у Белянки было весьма, по нынешним временам, обширное.
- ...Тысяча рублей на книжке на ее имя лежит - это страховка ее, что до восемнадцати лет выплачивала, - перечисляла Евгения Михайловна, - да еще тысячу я на предъявителя положила - тоже ей к свадьбе. Ну там постель: одеяла-простынки, подушки-наволочки - это как водится. Гардероб полный. Потом вот... - и она повела Анатолия Семеновича в кухню, где он поймал себя на мысли, что посещает ее впервые. В кухне, довольно тесной, каким-то чудом поместилось сразу два холодильника «ЗИЛ».
- Один - Наташин, - прокомментировала Евгения Михайловна. - Еще машина стиральная, телевизор цветной. Он нераспакованный на антресолях стоит, но и остальное так, по мелочи.
Анатолий Семенович был удовлетворен. Не тем, конечно, что брал, и, по современным понятиям, немало за своей невестой. Признаться, не будь у Белянки ничего, он бы с неменьшим счастливым волнением ждал назначенного дня росписи. Но пришлось ему по душе, что к замужеству и Евгения Михайловна, и, судя по всему, сама Наташа относились с такой вот несколько старомодной, но приятной серьезностью.
«Матери это понравится», - решил про себя Анатолий Семенович и тут же отписал в Мостки подробное письмо, приглашая ее на свадьбу, чего раньше делать не собирался, боясь, что осудит его мать за молодость нареченной.
И вот наступила последняя неделя. Совсем немного осталось Лудякову потерпеть до своего нового, неизведанного еще супружеского счастья.
В эту последнюю неделю Анатолий Семенович и Наташа, можно сказать, не расставались. После окончания рабочего дня Лудяков, вынырнув из проходной своего тщательно охраняемого института, искал взглядом и сразу находил на противоположной стороне улицы, у автобусной остановки, светлое, песочного цвета пятнышко, а над ним голубенькую капельку. Стоял апрель, и Белянка уже переоделась в весеннее. Как шло ей это легкое пальтишко, зауженное в талии, и эта пушистая, словно для ее волос придуманная, вязаная шапочка. А какой улыбкой она его встречала! Чудо что за улыбка - нежная, полная ожидания чего-то волшебного, даже виноватинка, ей присущая, куда-то спряталась, исчезла, что ли, в уголках губ.
Анатолий Семенович спешил через улицу, Белянка подхватывала его под руку и начинала щебетать о своем: про заказанный к свадьбе немыслимо большой, вкусный и красивый торт, про то, какое удивительное подвенечное платье получается у портнихи и что оно уже почти готово, и завтра-послезавтра она ему его непременно покажет… Умолкала она только в автобусе и то лишь под ревнивыми взглядами сослуживиц Лудякова, а их обязательно оказывалось рядом с ними одна-две.
Они приезжали вместе к Евгении Михайловне на работу, где готовы были для них многочисленные свертки, пакеты, которые надо было забрать и везти домой, в квартиру Наташи и ее матери. Как ни хотелось Евгении Михайловне шикануть на свадьбе единственной дочери, устраивать ее было решено поскромнее - не в ресторане, дома, по-семейному. Пригласили лишь тех, кого нельзя не пригласить. И тут сказалась мудрость завтрашней тещи Лудякова. Поняла она, что если увидят лысоватого, в возрасте, избранника ее дочери, пойдут меж ее многочисленных знакомых всякие лишние разговоры.
Не будешь же объяснять каждому, что все здесь слажено по доброму согласию, что Наташа именно такого себе мужа пожелала. А на каждый роток, как известно, платок не накинешь.
На шикарной свадьбе не настаивал и Анатолий Семенович, хотя и ему хотелось побаловать Белянку. Знал свое место. Но вместо грандиозных свадебных торжеств он предложил Наташе поехать тут же, на следующий день после росписи, на Кавказ, поглядеть на цветущие горы. Белянка была в восторге и даже уступила уговорам матери: купила-таки дорогущие американские джинсы, чтобы лазать в них по скалам.
В самый канун того дня Лудяков отпросился с работы. С утра надо было зайти к Белянке и вместе с ней ехать на вокзал встречать мать, прибывающую электричкой из Мостков.
Но Наташи он дома не застал. Евгения Михайловна в утреннем, необъятном халате по-свойски усадила его перед собой в кухне пить кофе.
- Да не волнуйся ты, Семеныч, - уговаривала она его с безмятежной улыбкой, видя, что у Лудякова сразу, как не нашел он дома Белянки, переменилось, потемнело лицо. - Наташа с вечера к подружке убежала, предупредила, что, может, ночевать там останется. Понятное дело - замуж выходит. Волнуется. Ты ведь, голову могу прозакладывать, ее девчонкой берешь, хоть и редкая это вещь по нынешним временам, чтобы почти до двадцати пяти лет в девушках усидеть. Вот и помчалась к своей Надежде - лучшая подруга у нее со школы. Они, лишь когда та замуж выскочила, друг от друга отошли немного. А теперь, вишь, за советом понеслась, всякими девичьими тайнами поделиться... Ты пей, Семеныч, кофе-то, пей...
У Анатолия Семеновича то ли от растворимого кофе, щедрой рукой Евгении Михайловны насыпанного ему в чашку, то ли от разочарования, что без Белянки придется ехать на вокзал, все внутренности начала нестерпимо жечь изжога. Скрючившись, сидел он на словно игрушечной кухонной табуреточке, изо всех сил стараясь не показать охватившей его немощи. Испытание он выдержал, сумел даже рассказать Евгении Михайловне пару невинных анекдотов из свадебной cepии.
Отколыхавшись на своей «игрушечке»-табуретке, неизвестно как выдержавшей ее вес, Евгения Михайловна засыпала в чашки по второй порции кофе и заключила:
- Так-то лучше, Семеныч. Видать, крепко ты дочку мою любишь. Испугал даже - прямо с лица спал, не увидевши нашей ягодки... (Меньше всего Белянка походила на ягодку. Сравнить ее можно было разве что с цветком каким: нежным нарциссом или скромной озерной лилией.)
Лудяков немного успокоился, даже боль в желудке поутихла.
- Я, пожалуй, пойду, сказал он, поднимаясь, - мать из Мостков ко мне всегда такая нагруженная приезжает, будто у нас здесь блокада... Надо ее прямо из вагона вытаскивать.
- Счастливо, - поднялась вслед за ним Евгения Михайловна, - к обеду приходи и матушку свою зови. А Наталью я тебе предоставлю...
Но Наташи не было и за обедом.
- Забегала с час назад, - взглянув на часы, сообщила на сей раз без улыбки Евгения Михайловна. - Я ее костерить было, а она: «Ну, мама, ну последний ведь денек, завтра все по-другому будет...».
- В наше-то время невеста до церкви вообще жениху на глаза не казалась, - поддержала неожиданно будущую сватью мать Анатолия Семеновича, высохшая, как бобовый стручок, старушка в темном вдовьем платке. - Не тужись, кровный мой, - добавила она ласково сыну.
- Вот, - только и сказала на это мать Наташи и повела гостей в комнату обедать. По-домашнему, но с некоторой парадностью.
Бракосочетание было назначено на десять утра. И в этот день Анатолий Семенович должен был ехать прямо в загс отдельно от Наташи. Но как пружина какая подкинула его в половине десятого, и вместо загса он назвал в такси, вызванном специально обслуживать его, лудяковскую свадьбу, адрес Белянки. Постояв в раздумье с минуту на лестничной площадке, тщательно прислушиваясь в надежде разобрать за запертой дверью какие-либо звуки, Анатолий Семенович взглянул на часы: пятнадцать минут оставалось до торжественного момента. И сразу успокоился - уехали уже. Подумалось ему еще и про то, что так и не успела Белянка показать ему до свадьбы свое удивительное невестино платье.
К загсу он подъехал без трех минут десять. Волнуясь, что заставил Белянку ждать и тоже волноваться, Анатолий Семенович, подхватив букет белых нарциссов, кинулся опрометью из машины. Навстречу ему уже торопилась Евгения Михайловна.
«Ох и влетит сейчас», - мелькнула мысль у Анатолия Семеновича, от которой ему стало приятно. Вот и у него через несколько минут будет теща, о которой станет он институтским мужикам при их перекурах так же, как и они, рассказывать разные, не очень симпатичные, разности. И еще он успел заметить, какой теплый и солнечный выдался день, как голубело небо, и ему в одном строгом жениховском костюме совсем не было холодно.
- Семеныч, - Евгения Михайловна явно с большим трудом справлялась с бившей ее дрожью, - Семеныч, - только и смогла повторить она и, не сумев добавить к этому ничего, молча протянула Лудякову листок бумаги.
Машинально отметив, что выдран он второпях из школьной тетради в клеточку, и вон даже скрепка в одном месте не отцепилась и трясется теперь в такт руке Евгении Михайловны, Анатолий Семенович взял записку. Это была записка в несколько строк, написанных спешно Белянкой матери.
Отрешенно, будто вовсе и не касались они его, и не резали по-живому, читал эти строки Анатолий Семенович:
«Мамочка, пойми меня, если можешь, - значилось там, - знаю, что поступаю плохо, но иначе я не могу. У Нади я встретила Игоря, он приехал в отпуск и зашел проведать. Мы решили с ним уехать к нему. Ты не волнуйся, со своей книжки денег я взяла немного, 200 рублей на дорогу. Потом обязательно доложу назад. До свидания, мамочка. Я тебе напишу», - и ни слова о нем, о Лудякове Анатолии Семеновиче, об их свадьбе.
Рядом захлопотала, увидев, что записка Лудяковым прочитана, Евгения Михайловна.
- Игорь - приятель ее школьный. Клянусь, ничего про меж них никогда не было. Да и непутевый он парень. Девок сколько переменял, с двумя женами разошелся, даром что ровесник Наташе. Странно даже, что это она вдруг вскинулась, затмение нашло, не иначе...
Анатолий Семенович слушал и не слышал.
«Слава богу, мать сюда не приволок», - свербила в голове мысль, и он вспоминал, как уговаривал мать поехать с ним в загс и как она сразу отказалась наотрез, перекрестила на прощание сына и пошла в кухню разбирать и готовить свои деревенские припасы: кур, печенки разные, чтобы было молодым чем закусить, приехав после загса и обязательной прогулки по городу на машинах к Вечному огню, на набережную...
Все в том же заторможенном состоянии он повернулся и, не спеша, не волнуясь, пошел назад к такси. Слышал и не услышал, как уже вслед ему Евгения Михайловна все говорила:
- Да как же я, дурища, ее прозевала. Ведь заходила она домой, видела - в шкафу рылась. Книжку, значит, сберегательную искала. Ну, Наталья, ну, тихоня, припозорила мать, кровиночка моя единственная... Семеныч, а Семеныч, да ты не переживай сильно. Вернется она, одумается. Да и бросит он ее, вот увидишь...
Этих последних ее слов Лудяков не услышал совсем. Он уже сел в машину, захлопнул дверцу и только тут увидел, что все еще держит в руках стебельки нарциссов - белые хрупкие головки он успел оторвать у дверей загса, даже не заметив этой своей бессмысленной работы рук.
1979 г.
«У ЛЮБВИ - ТОЛЬКО ЖИЗНЬ»
Близится скорбная дата: 10 февраля 1999 года небо над Самарой окрасилось от отблесков адского пламени пожара, а сердца людей наполнились предчувствием страшной беды… До сих пор кажется, что у монумента погибшим в том страшном пожаре звучат погребальные колокола… И живут родные и близкие тех, кого уже нет с нами, с непроходящей болью в сердцах. Как в семье Валентины Неверовой. Она была человеком с четкой гражданской позицией. Бескорыстным, добрым другом и талантливым журналистом, писателем, поэтом.
«Я люблю этот мир безраздельно,
Беспредельно, до звездных глубин,
А умру - не исчезну бесследно,
У любви - только жизнь - нет могил».
Так однажды написала она.
Время все отчетливее подчеркивает мудрость этих поэтических строк. А в Самарской областной организации ежегодно в память о Валентине вручается премия ее имени журналистам. В этот раз получила ее и я. А вместе с тем две книги рассказов и повестей Валентины Неверовой, объединенных одним названием: «Человек - душа живая». Мне захотелось, чтобы и вы, уважаемые читатели, познакомились с творчеством Валентины Неверовой, один из рассказов которой мы предлагаем сегодня.
Галина ИЛЯСОВА.
Комментарии (0)
Оставить комментарий
Фотогалерея
Доска объявлений
Интервью
- О здоровье, а также - доступности и качестве медицинской помощи
- Глава г. о. Чапаевск Д. В. Блынский: Развитие города зависит от роста населения
- СТАРАЕМСЯ, ЧТОБЫ УЧЕНИКАМ БЫЛО ИНТЕРЕСНО И КОМФОРТНО
- БЕЗОПАСНОСТЬ ЛЮДЕЙ - ОДИН ИЗ КОМПОНЕНТОВ КАЧЕСТВА ИХ ЖИЗНИ
- НАША СЛУЖБА И ОПАСНА, И ТРУДНА
- ИЗ БОКСА - В ТАНЦЫ!
- НА ПЕРЕДОВЫХ РУБЕЖАХ
- МАМОНТ ИЗ СЕМЬИ СЫРОМЯТНИКОВЫХ
- Все интервью