АЛЕКСАНДР ГРОМОВ "ЕСЕНИН И ПЕТЯ"

Рубрики

Архив новостей

апрель 2024

пон	втр	срд	чет	пят	суб	вск
1	2	3	4	5	6	7
8	9	10	11	12	13	14
15	16	17	18	19	20	21
22	23	24	25	26	27	28
29	30

АЛЕКСАНДР ГРОМОВ "ЕСЕНИН И ПЕТЯ"

1 октября 2014 года

ОБ АВТОРЕ

Громов Александр родился в 1967 г. в г. Подольске Московской области. В 1968 г. семья переехала в г. Куйбышев. Воинскую службу проходил в Афганистане. Награжден медалью «За боевые заслуги». После службы в армии работал в Советском районном комитете ВЛКСМ, затем - заместителем редактора газеты «Молодежная волна». В 1993 г. окончил Литературный институт им. Горького. С 1995 г. работает в Самарской областной писательской организации, с 2004 года - председатель правления Самарской областной писательской организации. С 2005 года - член правления Союза писателей России. Автор четырех книг прозы. Лауреат всероссийских литературных премий «Русская повесть» и им. А. Невского, лауреат Губернской премии в области литературы и искусства. Живет в Самаре.

Хорошие новости несуетны и чаще всего сами собой разумеющиеся, как утреннее «здравствуйте» соседей. Дурные же - сродни пожару сухим летом: безжалостны и распространяются мгновенно.

Осенним пасмурным утром, когда сидеть бы дома и грустить, мне сообщили, что Петра Брашникова не стало. Мы не были особо близки, он был из того поколения, что уже переправилось через рубежные «аще семьдесят, аще восемьдесят лет», но вот угас еще один этот лучик - и таким неуютом и холодом потянуло, что я невольно посмотрел, закрыто ли окно. А за окном начал накрапывать дождь…

Петю, а именно так его все звали, очень любили в писательской среде. Был он человеком открытым, добрым и всепоглощающе влюбленным в русскую литературу, искренне восторгался мало-мальски пишущим человеком, сам же при этом бумаги не портил. По крайней мере никому никогда рукописей своих не показывал, о творческих планах речей не заводил и, соответственно, перечислениями своих публикаций не занимался. Все это делало его особо желанным собеседником. Но главное все же, что Петя обладал великим даром любви. Он готов был помогать, выручать, спасать по первому зову. Возникшие проблемы тут же становились его проблемами и, как ни странно, сразу же переставали казаться неразрешимыми. Еще он был замечательным слушателем: поплачешься такому, и уже легче. А еще именно Петя чаще всего выступал миротворцем, утишая эмоции и сглаживая углы. В общем, это был тот человек, который неизвестно откуда и как берется, но всегда в единственном числе, и именно про него говорят - душа коллектива.

Работал Петя библиотекарем на одном из крупных заводов. Как это часто бывает у людей, отдающих себя другим, личная жизнь у Пети не задалась. Жена ушла от него, причем не к другому мужчине, а просто ушла, точнее, уехала в другой город к своей маме. Сын приезжал на зимние каникулы, и это были самые счастливые дни для Пети. И я помню этого высокого стеснительного юношу, очень похожего на отца скуластым лицом, который на каком-то нашем юбилее сидел в уголке и терпеливо ждал, когда отца надо будет вести домой. Сын поступил в военное училище и через несколько лет погиб во время штурма Грозного. А чуть раньше закрыли заводскую библиотеку, в которой работал Петя.

Это было страшное время. Материальное, словно прорвав невидимую плотину, затапливало собой все живое и душевное, уничтожая то иное, что мешало тучнеть и грабить. Я тогда был молод, и в Союзе писателей относились ко мне как к сыну полка. А меня не покидало чувство, что где-то идет война, о которой мне, как еще юному и недостигшему меры возраста, не говорят, а я только принимаю погибших солдат: в то время похороны случались чуть ли не каждый месяц, а то и чаще. Заупокойный сервис тогда еще не организовался, и скоро я здоровался как со старыми знакомыми с дежурными в морге и кладбищенскими сторожами.

А Петя выжил, хотя тоже ушел из привычной жизни: продал городскую квартиру, купил дом на берегу Волги и перестал появляться в писательской организации. Собственно, и той организации, какую он знал, уже не было, да и никакой привычной жизни не осталось. Впрочем, совсем порывать с литературой бывший библиотекарь не собирался: дом он купил в селе Ширяево, где родился поэт Александр Ширяевец, которого Есенин считал близким другом и на смерть которого написал «Мы теперь уходим понемногу в ту страну, где тишь и благодать…». Хотя само село было больше известно не этим: экскурсоводы обычно начинают рассказ с того, что в 1870 году три молодых художника и один музыкант отправились вниз от Нижнего Новгорода по Волге в поисках натуры для пейзажей. И когда доплыли до Ширяево, дружно ахнули от увиденной красоты, сошли на берег, сняли дом и прожили в нем несколько месяцев. Именно здесь-то и состоялись первые наброски репинских «Бурлаков».

Теперь в доме, где жили художники, музей. А на соседней улице стоит домик, где родился Ширяевец. И там тоже - музей. Объединяет же эти два скромных домика каменная усадьба купца Вдовина, где разместили набранные в округе экспонаты и, если что, можно было испить чаю.

Но главное в Ширяево - все-таки красота и простор. Жигулевские горы в этом месте раздвигаются и, словно великан большими руками, укрывают низинку с небольшими озерцом и сотней домов. А какая тут Волга! Какая даль открывается за ней! И только удивляешься, когда переведешь дух: дал же Господь людям пребывать в этой радости… Но это, пожалуй, лишь приезжие и замечают.

Вот и писатели любили сюда приезжать. И так повелось, что в начале октября в Ширяево писатели стали собираться на Есенинские чтения. Поначалу это были небольшие группы, читали стихи, пили чай в усадьбе, любовались окрестностями, вдохновлялись, одним словом. К тому же по Волге тогда еще ходили всякие «Ракеты» и «Метеоры», и уже само полуторачасовое плавание по реке было праздником. Традиция стала укрепляться, послушать поэтов стал собираться окрестный народ, власть решила возглавить это дело, и в восьмидесятые годы прошлого уже, двадцатого века Есенинские чтения заняли прочное место в планах областной культуры. Людей привозили сюда на автобусах из городов, организовывали даже специальные речные маршруты, в самом Ширяево ставили сцену, а на улицу выносили столы с пирогами и самоварами. Вот за этими пирогами мы и выпросили себе на голову демократию. Доллар и Интернет решительно взялись за дело, и стало не до Есенина.

Писатели, однако, ездить в начале октября в Ширяево не прекратили. Добираться уже приходилось на перекладных машинах, так как ракеты-метеоры ходить перестали, а такие путешествия старейшинам нашего писательского цеха становились не под силу. Иногда нас приезжало всего только двое-трое, но на уровне подсознания мы понимали: один раз не приедем - все, еще одна духовная ниточка, удерживающая мир, оборвется. Музейные работники тоже оберегали этот день. Приводили детей из школы, собирали сельчан, в общем, держались, как могли.

Вот в это село и перебрался Петя. В музее он сразу стал своим человеком и, хотя официально никаких должностей не занимал, но все считали, что он там работает. Он помогал по хозяйству, подлатывал, подчинивал, мог остаться сторожить, мог экскурсию провести, словно в его облике ангел-хранитель перешел от нашей организации в музей. Или просто бойца перевели на то место, где он в данный момент нужнее.

Во время поездок в Ширяево я ближе познакомился с этим удивительным человеком. Больше всего поражало его желание помочь. И видно было, что такая забота для него не принуждение, не привычка, а искренняя радость. Откуда берутся такие люди? Можно, конечно (да и нужно), желать быть таким каждому, но вот стать… Это уже не в нашей воле. Почему, Господи, не все люди такие? Или тогда мы бы разучились ценить эту блаженную радость попечения о ближнем?

Я набрал телефонный номер.

- Привет, - бодро отозвался голос с другого конца города. - Ты как? Едешь? - и эта бодрость, показалось мне, пробивается совсем из другого мира, где нет дождя, нет чувства гибели, где нет и не может быть Пети, который хочет всех спасти.

- Слушай, я что-то неважно себя чувствую… Может, вы там без меня обойдетесь?

- Да ты что?! - и дальше из трубки пролился бурный поток слов, призванный убедить меня в том, что я непременно должен влиться в ряды бодрячков, а мне от этих не отпускающих слов становилось только хуже.

- Я неважно себя чувствую, - повторил я.

Видимо, голос мой настолько не вписывался в бодрую картину мира, что на том конце задумались.

- Ну, а ты вообще - как, не отказываешься от проекта? На тебя можно рассчитывать?

Мир не отпускал.

- Можно, только мне немного оклематься надо.

- Хорошо, ты нам нужен живым. Лечись. Я завтра перезвоню.

Да ладно, так уж я им и в самом деле нужен! Могут сегодня без меня обойтись, смогут и завтра. И послезавтра. И ничего не изменится. Я набрал еще один номер.

- Простите, что-то я приболел.

- Да, - посочувствовали там, - сейчас многие болеют. Погода…

- Я обязательно сделаю, что обещал, только попозже, - заверил я.

- Хорошо. Выздоравливайте, - и показалось, что позавидовали мне.

Я понимал, что сейчас, пытаясь разорвать ниточки, только их временно ослабляю и в результате еще больше затягиваю петли, но так захотелось паузы… Сделал еще пару звонков и достал турку.

Через десять минут я сидел в кресле и, делая небольшие глотки медленно остывающего кофе, блаженствовал…

Последний раз я ездил в Ширяево лет пять назад. Помнится, хаос в стране тогда стал обретать некие очертания и поддаваться логике, а стало быть, переставал быть хаосом, Путина недавно избрали на второй срок, и забытое чувство стабильности нет-нет да и поскуливало, как собака у кастрюли с наваристым бульоном. Мы, наивные, даже сочинили программу развития литературы… Поспел октябрь, пора было ехать в Ширяево и проводить Есенинские чтения, что мне и было поручено писательской организацией. Мне вменялось купить билеты туда-обратно, перед посадкой пересчитать вверенных на мое попечение писателей, отвечать за мирное их настроение и не забыть открыть и закрыть мероприятие. Не помню, откуда взялись деньги на поездку, но их как раз хватило на билеты для трех человек и бутылку водки.

Бессменным участником Есенинских чтений был профессор нашего университета Павел Вениаминович Костылев, человек, жизнь положивший за Есенина. Иногда казалось, что он знает о Есенине больше, чем тот сам мог предположить. Профессора ценили в столицах, он привлекался к работе над академическими изданиями, сам издал несколько книг, одна из которых разошлась приличным по нашим меркам тиражом и пару раз переиздавалась. В нашей провинции он был сравним, ну, если не с богом литературоведения, то с его ангелами. Естественно, и об окружении Есенина он знал все, а Есенинские чтения держались благодаря его подвижничеству. В былые годы возил в Ширяево студенческие группы, но после выхода на пенсию, когда он стал заштатным профессором, ресурс этот иссяк. Зато теперь ничто не мешало Костылеву заниматься исключительно Есениным, и все эти маяковские, ивановы, ахматовы, пастернаки существовали постольку, поскольку они знали Сережу и были причастны к его судьбе. Любовь к Есенину все более обретала черты устоявшегося брака свыкшихся друг с другом супругов, но разве это может мешать счастью?

Третьим согласился составить компанию набиравший тогда силу и всероссийский авторитет поэт Миша Слепцов. Он рифмовал себя с Рубцовым, получил всероссийскую премию, в Москве удачно засветился на нескольких вечерах, послал, причем в стихотворной форме, кое-куда одного депутата Госдумы, подрался с известным тележурналистом, разбив при этом себе нос и залив любопытствующих кровью, попался как-то на глаза Евтушенко и теперь настойчиво тянул свое поэтическое древо к есенинским корням, грамотно выстраивая (а точнее - подстраивая) свою литературную биографию. В настоящее время Слепцов обретается в Москве, издает книги, сам уже пестует молодые таланты, дружит с депутатами, время от времени мелькает на экране и ругается с Евтушенко. При этом продолжает изо вех сил поддерживать народное представление о том, что гений обязательно должен быть пьяницей и скандалистом. И народ ответно платит ему восхищением.

Так вот, было яркое и ветреное осеннее утро, когда наша троица собралась на причале речного вокзала. На Волге вздымались буруны, и казалось, что река течет вспять. Миша в пестром то ли пальтишке, то ли длинном пиджаке, с надвинутой на глаза кепкой, стоял, нахохлившись, у мостков дебаркадера, курил и досадливо сплевывал в Волгу.

- Выпить есть? - спросил он, когда я протянул ему руку.

- Лапсердак-то у Юдашкина, поди, покупал? - ответил я на приветствие.

- Ну, хватит, - обиженно протянул Миша и стал еще больше похож на мелкую птичку.

(Продолжение следует).

Комментарии (0)